К югу от Россано дорога проходит мимо сжатого золотистого поля, затем поворачивает к побережью. Подъезжая к городу Джойя Тауро, я захотел (и не в первый раз) попробовать поселиться в какой-нибудь местной гостинице — просто чтобы узнать, так же ли она ужасна и неудобна, как в дни Гиссинга и Нормана Дугласа. Однако в оливковой роще, чуть в стороне от дороги, стоял восхитительный отель «Джолли». Мне дали номер, в алькове которого имелся письменный стол.
Я видел оливковые деревья в Греции и на Кипре, в Турции и на Ближнем Востоке, во многих местах Италии, но ни разу не встречал такие чудные и романтические рощи, как в этой части Калабрии — от равнины Эуфемии и до Джойя Тауро. Из своего окна я видел одну из самых красивых рощ, место, в котором, казалось, сосредоточилась вся романтика средиземноморского мира.
Среди немногих приезжих был хорошо одетый итальянец, в очках в роговой оправе. Я подумал, что он, возможно, солидный коммивояжер или чиновник «Касса». Оказалось, что ни то и ни другое. Он был ученым агрономом. Одиночество привлекло нас друг к другу, и после ужина мы разговорились. Серьезно глядя на меня сквозь толстые стекла очков, он сказал, что занимается внедрением импотентных самцов плодовой мушки на острове Капри.
Я постарался сохранить нейтральное выражение лица. Он объяснил:
— Эксперимент заключается в том, чтобы внедрить некоторое количество мужских особей, подвергшихся стерилизации путем радиации. В результате нарушается природный баланс. Надеемся, что самки плодовых мушек спарятся с импотентными мужскими особями и в результате произойдет падение рождаемости.
— А это эффективнее обычных химических средств?
— Все находится на стадии эксперимента, — сказал он, — понадобятся годы на то, чтобы сделать какие-то выводы.
— Природа — хитрая старая дама, — заметил я. — Что если самки не захотят иметь дела со стерилизованными мужскими особями?
Он выразительно пожал плечами.
— Кто знает? В конце концов, это всего лишь эксперимент. — Вздохнул и позволил мне снова наполнить себе бокал.
— А почему вы избрали для своего эксперимента Капри?
— Дело в том, что остров находится довольно далеко от материка, и массовой эмиграции плодовой мушки там не бывает. Поэтому мы изучаем проблему, будучи уверенными в том, что дрозофилы там местные. Хотим, чтобы способные к размножению самки отвергали плодовитых самцов и спаривались бы со стерилизованными особями.
Я лег спать позже обычного, заслушавшись лекцией о долгой сексуальной истории острова Капри.
Отворив окно, я залюбовался оливковой рощей. Она купалась в лунном свете, каждое дерево отбрасывало собственную тень. Зеленоватые лучи очерчивали стволы, мерцали листья. Хотя деревья и были старыми, я не заметил у них и намека на деформацию. Никаких тебе ведьминых рук, простертых в ночь, — оливы сохранили твердые молодые формы- Странно, как по временам неожиданно является дух земли. Он обнаруживает себя в какой-то ипостаси — в горе или береговой линии, в лесу или в долине, и на мгновение кажется, что тебя вот-вот допустят к какой-то древней тайне земли. Здесь я почувствовал, что все духи Юга собрались в оливковой роще. Там, в глубине, живет память о Великой Греции, о ее цветных храмах и кораблях.
Природа сохранила необычную красоту тех мест Калабрии, которые сама же часто и разрушала. К югу от Пиццо в воздухе появляется дополнительная ясность, море здесь еще голубее, облака еще красивее. Горы Аспромонте исполнены благородства и очарования. Невольно думаешь, что такая земля рождает только поэтов и художников. Хотя Эдвард Лир романтизировал и приукрашивал все, что рисовал на Юге, ему удалось передать впечатление, которое охватывает человека, видящего города Калабрии. Городки эти так плотно прижимаются к горе, что с расстояния их можно принять за продолжение геологического формирования. Города словно вырастают из скалы, вдающейся в море, или нависают над бухтой с желтым песком и вытащенными на берег рыбачьими лодками. Воз-Дух в Южной Калабрии приобретает дополнительную шелковистость, а вода, набегающая на песок, чистейшего зеленого цвета. Там, где ее трогает солнце, возникает темно-синяя рябь. Ветер пропах ароматом цветущих апельсинов и жасмина. И тем не менее этот райский уголок Италии находится в сейсмоопасной зоне.
О землетрясениях в Абруцци думаешь как о трагических, хотя и не неожиданных проявлениях природы, а здесь, в Калабрии, рождается ассоциация, будто исключительно талантливый и красивый человек внезапно сошел с ума. Я заметил, что жители Калабрии не хотят говорить о землетрясениях. Здесь такие разговоры не поощряются, и это можно понять. Единственный человек, с кем я мог обсудить это, был гражданин из Козенцы: он интересовался этим феноменом и много читал о нем.
Он на себе испытал два землетрясения, когда был ребенком. Поскольку родители не боялись, то и он без тревоги воспринимал моменты, когда картины неожиданно начинали раскачиваться, а мебель — двигаться. Сказал, что на равнине Эуфемии земля вдруг разверзлась, поглотила монастырь и запечатала его в своих недрах. По его мнению, одним из самых тяжелых последствий является влияние землетрясения на человеческую психику. Немало людей в такие моменты временно или навсегда сходило с ума.
1783 год выдался очень тяжелым. Земля затряслась 5 февраля и продолжала колебаться до конца мая. Подсчитано, что на юге Италии погибли 30 000 человек. Затем последовали эпидемии. Сэр Уильям Гамильтон сделал ряд наблюдений: он заметил, что лошади и ослы замирали на месте, широко расставив ноги, словно чувствуя приближение каждого толчка. Ленорман упоминает женщину, которую нельзя было уговорить войти в дом. Остаток жизни она провела под деревом.
Землетрясение 1908 года в Мессине, разрушившее этот город, а также и Реджио-Калабрию на противоположном берегу залива, унесло 96 000 жизней. Береговая линия Мессины понизилась на двадцать шесть дюймов, а берег возле Реджио — на двадцать один дюйм. Во время трагедии два вулкана, Этна и Стромболи, никак не отреагировали на толчки. Эксперты объяснили это сдвигом минеральных масс, находящихся глубоко под землей. Ориоли рассказывает об одной богатой женщине. Она была так потрясена всем происходящим, что приказала подвесить себя на веревке на окне дома. Там она и оставалась, а слуги ее кормили.
Невозможно поверить, что эта прекрасная страна столетие за столетием впадала в неожиданный хаос. Я приехал в очаровательный рыбачий поселок Баньяра, о котором Норман Дуглас написал: «Пережитые Баньярой катастрофы были столь многочисленными, столь сильными и разнообразными, что город, по сути, не имел права на дальнейшее существование». Однако Баньяра не только существует — освещенная утренним солнцем, она встретила меня, жизнерадостно блестя красными крышами. Изумрудные волны игриво накатывались на песок. «Мне никогда не приходило в голову, — писал Дуглас о Баньяре, — что можно с пользой провести время, если нанести короткий визит к самому почитаемому сокровищу Калабрии — а возможно, и всего мира, — про который писал синьор Маркони. Он находится в богатом ковчеге в церкви кармелитов, и это — подлинная шляпа Богоматери».