Я: Разговор с Генрихом о вашей статье был при первой вашей встрече или позже?
Добровольский: О статье говорил с Генрихом уже при второй с ним встрече.
Я: Кто еще присутствовал при этой встрече?
Добровольский: Никто, мы были вдвоем.
И опять судья:
– Товарищ адвокат, я запрещаю вам ставить такие вопросы. Добровольскому не предъявлено обвинение в передаче материалов за границу. Не возражайте, товарищ адвокат, я и впредь буду снимать такие вопросы.
Действительно, такое обвинение Добровольскому не предъявлено, но по закону судья вправе снимать только вопросы, не имеющие отношения к делу.
Встреча с иностранцем по имени Генрих была самостоятельным эпизодом в обвинении Галанскова и Добровольского, и у меня было бесспорное право выяснять все обстоятельства, сопутствовавшие встрече. Оставалось только возражать против действий председательствующего, а затем подчиниться его распоряжению.
Судья Миронов снял мои вопросы потому, что почувствовал их направленность, почувствовал, что они угрожают стройной конструкции обвинения, по которой Добровольский выступал лишь как помощник, втянутый Галансковым в преступление. Всякое упоминание о том, что Добровольский был заинтересован во встречах с иностранцами, всякое упоминание о самостоятельных денежных взаимоотношениях Добровольского с Генрихом, который считался представителем НТС, подрывали убедительность этой конструкции.
Для того чтобы было ясно, что Миронов снял мой вопрос не потому, что он был поставлен неправильно, приведу еще один небольшой отрывок из судебного допроса.
Допрашивался свидетель Епифанов.
Прокурор: Что вы знаете о встречах Галанскова со шведом?
Галансков: Я протестую против этого вопроса.
Судья: Подсудимый Галансков, я не разрешаю вам вмешиваться в допрос.
Я: Товарищ председательствующий, я прошу снять вопрос прокурора.
О встрече Галанскова со шведом нет ни слова в обвинительном заключении, этот вопрос выходит за рамки судебного разбирательства.
Золотухин: Товарищ председательствующий, вы отклонили много наших вопросов и ни разу не сняли вопросы прокурора, явно выходящие за рамки данного судебного разбирательства.
Миронов: Товарищ прокурор, задавайте вопрос дальше.
Прокурор: Свидетель, ответьте на мой вопрос.
Свидетель: О встречах Галанскова со шведом ничего не знаю.
Миронов был не просто необъективен. Он лишал адвокатов возможности реально осуществлять защиту. Снимал важные вопросы, отказывал в существенных ходатайствах.
Одним из пунктов обвинения Галанскова было получение им денег из-за границы. Поскольку при обыске у Галанскова ни денег, ни ценностей обнаружено не было, обвинение основывалось на показаниях Добровольского, утверждавшего, что все полученные Галансковым деньги тот передал на хранение ему. Однако еще в период расследования дела жена Добровольского трижды обращалась в КГБ с требованием вернуть изъятые у них при обыске деньги. Она писала, что они являются частично их трудовыми сбережениями, частично одолжены мужем у его знакомых из религиозных кругов.
Это противоречило показаниям Добровольского и нуждалось в проверке. На второй день процесса мне было передано письмо от генерала Григоренко, в котором он сообщал, что ему известно происхождение обнаруженных у Добровольского денег и он готов дать суду показания. Я заявила ходатайство о вызове его в качестве свидетеля. Суд отказался допросить генерала Григоренко, сославшись на то, что он состоит на учете в нервно-психиатрическом диспансере.
Проходит несколько часов. Обвинитель допрашивает свидетельницу Басилову, жену поэта Губанова. Губанов давал во время следствия показания, что Гинзбург иногда приводил к ним иностранцев. Гинзбург отрицал это. Прокурор хотел использовать показания Губанова как доказательство того, что Гинзбург поддерживал связи с иностранцами.
Прокурор: В показаниях вашего мужа Губанова говорится.
Басилова: Я хочу сделать заявление.
Судья: Не разрешаю.
Басилова: А я все-таки сделаю. Я хочу знать, какое право имеет КГБ доводить душевнобольного человека до состояния невменяемости всяческими преследованиями и в таком состоянии допрашивать? Более того, – использовать показания психически больного человека на суде?..
Судья: Это клевета на КГБ. Вы будете отвечать за клевету?
Басилова: Это не клевета. Состояние моего мужа определил врач.
Судья: Товарищ комендант, уведите свидетельницу.
Золотухин: У меня есть вопросы к свидетельнице.
Судья: Задавайте.
Золотухин: Ваш муж состоит на учете в нервно-психиатрическом диспансере?
Басилова: Да.
Золотухин: Как давно?
Басилова: Шесть лет.
Золотухин: С каким диагнозом?
Басилова: Шизофрения.
После допроса свидетеля адвокат Золотухин обратил внимание суда на медицинские документы, имеющиеся в деле, из которых видно, что свидетель Губанов в течение многих лет страдает тяжелым психическим заболеванием.
Золотухин: Ходатайство адвоката Каминской было отклонено именно потому, что Григоренко, судя по справке из нервно-психоневрологического диспансера, является больным человеком. Почему же показаниям Губанова, человека явно больного, неоднократно стационировавшегося в больницах с диагнозом «шизофрения», придается настолько большое значение, что они признаны единственным и достаточным доказательством для одного из эпизодов обвинения Гинзбурга?
Золотухин просил суд исключить показания Губанова из числа доказательств.
Суд, не перебивая, выслушал аргументацию моего коллеги, а в определении записал, что
…не видит достаточных оснований для исключения показаний свидетеля Губанова из числа доказательств по делу.
Суд не допросил Губанова. Его психическое состояние было таково, что исключало всякую возможность допроса. Но в приговоре суд на его показания все же сослался как на доказательство вины Гинзбурга.
Судебное заседание почти по каждому делу приносит неожиданности, которые предугадать совершенно невозможно. Иногда они разражаются как взрыв и требуют от адвоката немедленной и точной реакции.
10 января 1968 года. Третий день процесса. 10 часов утра. Судебное заседание объявляется открытым. Государственный обвинитель прокурор Терехов заявляет ходатайство:
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});