у вас тут можно?
- Давно куришь?
- Не считал... год почти... нет, больше.
- Ну кури... — Сергей Андреевич наблюдал, как Робка достал пачку «Прибоя», выудил оттуда папиросу, прикурил, чиркнув спичкой и сложив ладони домиком, как обычно делают опытные курильщики, чтобы ветер не задул пламя спички. Сергей Андреевич вспомнил, как он сам начал курить, усмехнулся — очень было похоже. И вдруг он спросил, резко меняя тему разговора: — Милку... девушку эту... ее что, из-за Гавроша убили? Извини, что спрашиваю, но тут... болтают всякое.
- А вы больше всякую болтовню слушайте, — нахмурился Робка.
- Ну, брат, на то у меня и уши, чтобы слышать…
Ну ладно, не хочешь, не говори…
- Из-за нее самой, — сказал Робка, желваки напряглись у него под скулами, и он добавил с непривычной для него жестокостью взрослого человека: — Сама виновата... полезла не в свое дело.
- Что значит «из-за нее»? Ведь ее убили? — оторопел Сергей Андреевич.
- Она на Гавроша стукнула, что он кассу в магазине обчистил... а ее за это... кто-то... — Робка опустил голову, сосредоточенно курил.
В комнате повисло молчание. Сергей Андреевич долго смотрел на Робку, о чем-то думал. Доносчиком быть отвратительно, для Сергея Андреевича это было однозначно. Но... неужели у человека нет права выбора? Настучать на вора, обокравшего кассу в магазине, или написать донос на человека, которого ты сам искренне считаешь врагом народа? Ведь ты делаешь и то и другое из искренних побуждений! Тебя так учили, тебе вдалбливали эти незыблемые постулаты день и ночь, в школе и дома, в пионерском лагере и на работе — ты должен, должен, должен! Но не все писали доносы, у многих людей существовала некая брезгливость к подобным действиям, которую они почерпнули из книг великих писателей, от своих отцов и дедов, знавших и другие времена. Позорно доносить! Позорно наушни чать! Но как быть с вором, укравшим деньги? Раньше таким людям отказывали от дома, не подавали руки, подвергали общественному остракизму... все это смешно звучит в наше время, время господства победившего пролетариата, когда и в Уголовном кодексе записано, что ты обязан сообщить, если знаешь, а если не сообщишь, то и тебя ждет кара, суд и тюрьма... Как же быть человеку? Как избежать той нравственной и юридической ловушки, которую ему устроила советская власть? Сообщишь — плохо, не сообщишь — тоже плохо.
А власть, словно ненасытный дракон, смотрит и ждет, когда ты совершишь неверный шаг, чтобы съесть тебя с потрохами. А если эта самая девушка Милка донесла не из страха, а из убеждения? Донесла на вора... Сергей Андреевич вспомнил, как вся квартира собирала деньги несчастной кассирше Полине. И ведь дело обстояло так, что если бы не собрали, то в тюрьму посадили бы эту ни в чем не повинную женщину... двое детей осиротели бы.
И что же было правильным, справедливым? Пожалеть вора, спасти его от тюрьмы, но, как плата за это спасение, в тюрьму сядет невиновный? Чушь какая-то получается, чушь собачья! Сергей Андреевич вздохнул и спросил:
- Ты ее любил?
- Я и сейчас ее люблю... — не поднимая головы, ответил Робка. — Она мне по ночам снится…
- А Гаврош был твоим другом? — опять спросил Сергей Андреевич.
- Был…
- Н-да... ситуация... — Сергей Андреевич прошелся по маленькой комнатке, но это хождение больше напоминало топтание на месте. И вдруг его осенило: — И ты знал, что она... эта Мила собирается донести на Гавроша? Знал, да?
Вновь тяжкое молчание повисло в комнате. Робка поднял голову, долгим взглядом посмотрел на Сергея Андреевича, потом погасил окурок в консервной банке, поднялся:
- Ладно, Сергей Андреевич, пойду я... не буду вам мешать…
- Ты на вопрос не ответил, — настаивал Сергей Андреевич.
- А чего отвечать? Вы и так поняли. — Робка потоптался на пороге комнаты, добавил: — Спокойной ночи…
- Н-да-а, ситуация... — задумчиво повторил Сергей Андреевич, когда дверь за Робкой закрылась.
...Новый, пятьдесят шестой год встретили хорошо, только Борьки не было. Гуляла вся квартира, ходили друг к другу в гости, даже Игорь Васильевич помирился с Сергеем Андреевичем, и они выпили на брудершафт.
Робка с Богданом встретили Новый год с родителями, а в полпервого смылись. Встретились с Костиком, с Володькой Поляковым. На чердаке школы и у них была припасена выпивка. Закуску наворовали дома. Шесть бутылок водки на четверых — можно было напиться до чертиков. Что они и сделали. Как они проникли на чердак школы — помнили (у Полякова был давно украденный запасной ключ от чердачной двери), а вот как они все выползали оттуда — никто уже не знал. Спустились, вернее сказать, скатились по лестнице до первого этажа, где Поляков и Костик благополучно заснули мертвым сном. Робка и Богдан мужественно решили добираться до дому. Богдан, никогда прежде не пивший, свалился в переулке в сугроб и заснул. А Робку стало тошнить прямо во дворе перед подъездом, и кто-то из соседей зашел к Любе и сказал, что ее сын умирает у подъезда. Лежит в блевотине и признаков жизни не подает. Люба с Федором Иванычем выбежали из дома и увидели Робку. Зрелище было страшное и отвратительное. Робка ничего не соображал, что-то мычал. Его продолжало тошнить. Люба и Федор Иваныч притащили Робку домой и на кухне долго отмывали в цинковой детской ванне.
Он сидел в этой ванне, голый и несчастный, продолжая что-то мычать, хотя глаза были закрыты. Люба хлестала его по щекам, Федор Иваныч поливал холодной водой из кастрюли. Зинаида почуяла неладное, все пыталась спросить у Робки, где ее Володька, но Робка не то чтобы ответить, «мама» сказать не мог.
- Скоты безрогие... — цедила сквозь зубы Люба и терла Робке уши, била по щекам. — Уроды несчастные... сволочи кусок!
- Боже мой, где же Володька-то мой? — с тревогой спрашивала Зинаида. — Неужто в милицию попал?
О господи, за что наказание такое? Один пьет как сапожник, теперь другой начал…
Она быстро оделась и уже утром побежала в отделение милиции. Но Гераскин на ее расспросы ничего толком ответить не мог. Он был крепко выпивши и, жуя луковицу, вышел из дежурки, заявив Зинаиде, что ее Володьки в отделении нет.
- Да как нет, Гераскин? — всхлипнула Зинаида. — Где ж мне искать-то его? Ведь пьяный парень — замерзнуть может…
- Может... мороз крепкий, — согласился с ней