«Мастерица виноватых взоров» (1934), или «Турчанка» по обозначению А. А. Ахматовой, считавшей его лучшим любовным стихотворением XX века, — адресовано поэтессе и переводчице Марии Сергеевне Петровых (1908–1979). Для нее, выросшей на ярославской земле и в атмосфере «безоглядного любвеобилья детства» глубоко усвоившей школу классического русского стиха, было характерно стремление к значительности духовного мира творца, к исповедальности, к способности «домолчаться до стихов». Ее стихи и переводы — особенно с армянского языка — высоко ценили Б. Пастернак, А. Тарковский, А. Ахматова, Г. Шенгели. Реальный облик этой замечательной женщины, к сожалению, был искажен в мемуаристике Н. Я. Мандельштам, назвавшей ее «охотницей» (на чужих мужей) после безответной любви к ней Мандельштама, и Э. Герштейн, одного из лучших друзей поэта, создавшей тривиальный, увы, образ М. С. Петровых, салонной соблазнительницы, игравшей в опасные игры сразу с двумя — молодым Л. Н. Гумилевым «Гумилевушкой», и О. Мандельштамом. Удивляет, что никакие возражения со стороны семьи М. С. Петровых, со стороны С. И. Липкина, не остановили составителей в целом очень полезной, содержательной биографической книги о Мандельштаме «Век мой, зверь мой» от очередной концентрации объективно унижающих подробностей: то она, М. С. Петровых, замужняя женщина, отбивается от страстных объятий «Левушки», и современники, по словам Э. Герштейн, видят его исцарапанным Марусей, «дикой кошкой», то сама Мария Сергеевна выходила из комнаты поэта, «к неудовольствию жены», с большими пятнами на лице и «в возбужденном состоянии» («Век мой, зверь мой». С. 479). Поэтическая правота поэта в отношении «турчанки дорогой», его моления «Ты, Мария — гибнущим подмога», прекраснейшая метафора «летуче-красный, этот жалкий полумесяц губ», — все это, конечно, исправляет тривиальную ситуацию. Едва ли бы о пошлой соблазнительнице, «охотнице» Мандельштам сказал в другом стихотворении, относимом целиком только к Н. Я. Мандельштам:
Ну а мне за тебя черной свечкой гореть,Черной свечкой гореть да молиться не сметь.
«Я к губам подношу эту зелень…»; «Клейкой клятвой липнут почки…»; «К пустой земле невольно припадая…»; «Есть женщины, сырой земле родные…» — эти стихотворения (все 1937 года), как и целый ряд шуточных стихов, посвящены Наталье Штемпель, с которой опальный поэт дружил в Воронеже. По ее словам он, серьезный и сосредоточенный, прочитав их ей, сам задал вопрос:
«— Что это?
Я не поняла вопроса и продолжала молчать. „Это любовная лирика, — ответил он за меня. — Это лучшее, что я написал“. И протянул мне листок».
Приложение. Воспоминания. Эссе
Марина Цветаева. Защита бывшего. «Защита бывшего» часть более развернутого очерка «История одного посвящения», впервые опубликованного в журнале «Oxford Slavonic Papers» 1914 XI. На экране памяти трагической русской поэтессы XX века возникает «цветаевский» образ поэта — на фоне волошинского Коктебеля. В очерке звучат мотивы полемики и сочиненной фантастической летописи житья-бытья в том «приюте муз», который основал М. А. Волошин: вдаваться в него нет нужды… Современный читатель переносится благодаря острой ностальгической тоске М. И. Цветаевой 1931 года в атмосферу блаженной страны неведения, игры, лицедейства, в артистический Серебряный век, еще не оборвавшийся «над морем черным и глухим».
Анастасия Цветаева, Из воспоминаний о Марине Цветаевой и Осипе Мандельштаме. В кн. Цветаева Анастасия. Воспоминания. М., 1974.
Безусловно, младшая сестра М. И. Цветаевой не могла понять сложного по своей природе процесса вхождения Мандельштама в Москву. Он видел многое через свою призму:
Успенье нежное — Флоренция в Москве.
(1916)
В стенах Акрополя печаль меня снедалаПо русском имени и русской красоте.
(1916)
Едва ли она догадывалась, что сквозь церковную архитектуру, да еще «нежную», рядом со словом «Флоренция» (то есть «цветущая»), для него оживала и фамилия «Цветаева». Еще менее внятен юной москвичке и такой перехлест чувств Мандельштама: «Мандельштам каким-то образом — через иконный колорит или иначе — уловил черно-желтый контраст Иерусалима» (Л. М. Видгоф. Москва Мандельштама. М., 1998. С. 24).
Вместе с тем наивное сознание девочки 1910-х годов прекрасно запечатлело и «интерьер эпохи», и многие душевные состояния О. Э. Мандельштама.
Маковский С. К. Осип Мандельштам «Портреты современников»Из книги С. К. Маковского «На Парнасе „Серебряного века“» (Мюнхен, 1962).
Сергей Константинович Маковский (1877–1962) — поэт, критик, искусствовед, издатель — был сыном известного портретиста, исторического живописца К. Е. Маковского, коренным петербуржцем, выросшим в среде художников, артистов, поэтов начала XX века. Много лет спустя после петербургской юности — с ее салонами «Мира искусства», театральными премьерами, поэтическими сборниками, книгами о живописи и художниках — С. К. Маковский напишет: «И сквозь листву туманно-кружевную, / Как бы затянутую паутиной, / Я чувствую действительность иную, / Касаясь тайны всеединой» («Утишье»).
Главное создание С. К. Маковского в предреволюционную эпоху — журнал «Аполлон» (1909–1917), где он и принимал юного Мандельштама, — это тоже созданье «туманно-кружевное», полное духа созерцательности, культа красоты и «самоценного» творчества. С этих позиций С. К. Маковский и воспроизводит дебют и первые шаги в поэзии автора «Камня» О. Э. Мандельштама. Весь акмеизм молодого поэта с его четкостью интонаций и резкостью линий, весомостью и конкретностью слова — это как бы реализация его же, С. К. Маковского, тоски по «аполлоническому» началу, классической ясности. В целом воспоминания об О. Э. Мандельштаме, как и вся книга «На Парнасе „Серебряного века“», отмечены сгустившейся эмигрантской ностальгией по ушедшей, быстротечной эпохе, нотами прощания с нежным, артистичным веком: «…Но вас забыть, / Взнесенных на высоты Парнасские, — нельзя! / В дни забот, борений, нужд искали вы / Вперед путей нехоженых…». С. К. Маковский предугадал судьбу своего юного парнасского друга, вполне гармоничного «аполлонического» поэта, способного выразить с классической ясностью жуткую неустойчивость времени, ужас распада былой среды и культуры, вечного путника на нехоженых путях.
Мимолетные догадки, скорее обмолвки С. К. Маковского о якобы имевших место попытках Мандельштама после 1917 года «приспособиться» к большевикам, «смягчить» свой образ «писателя-плебея» по происхождению и вольнодумца без политических предубеждений, весьма спорны, туманны и бездоказательны. Эти «факты» собраны из вторых рук. С. К. Маковский, правда, все время помнит, какой беспомощной «птицей Божией» был Мандельштам, как простительно его соглашательство с веком-волкодавом.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});