В помещении воцарилась тишина. Казалось, все поражены услышанным, а Вермишенк как будто упивался произведенным эффектом.
Вдруг раздался шум, и все вздрогнули. Пока шел допрос, конструкция деловито пылесосила пол возле стола Дэвида, а сейчас она попыталась пересыпать мусор из ведра в свой контейнер и промахнулась. Как ни в чем не бывало принялась подбирать мятые клочки бумаги.
— А, черт!.. Ну конечно! — воскликнул Айзек. — Вот что такое кошмары! Это… это удобрения. Вроде кроличьего помета — он кормит растения, а растения кормят кроликов. Короткая цепочка, крошечная экосистема.
— Вот именно, — кивнул Вермишенк. — Ты наконец думать начал, это похвально. Нельзя увидеть или унюхать фекалии мотыльков, но почувствовать их можно. В снах. Это дерьмо питает сны, доводит их до кипения. А затем ими питается мотылек. Идеальная петля!
— Ты, свинья! — выкрикнула Дерхан. — Как ты об этом узнал? Сколько времени с этими чудовищами работаешь?
— Мотыльки — очень редкий вид. Сам факт их существования — государственная тайна. Потому-то мы и волновались так за свою горстку образцов. У нас был очень старый, дышащий на ладан мотылек, и тут поступают четыре свежие личинки. То есть их было пять — одна попала к Айзеку. Оригинал, выкормивший наших гусениц, умер. Мы бурно спорили, не вскрыть ли кокон другого — пусть убьем, но получим бесценные сведения о метаморфозах. Но, увы, прежде чем решились, были вынуждены всех четырех продать. Пошли слухи, что наши исследования слишком затянулись, что мы не контролируем образцы, и поэтому… э… спонсоры занервничали. Финансирование прекратилось. Нашему отделу пришлось срочно платить долги, смирившись с провалом… проекта.
— Что это был за проект? — прошипел Айзек. — Оружие? Пытки?
— Айзек, Айзек, — спокойно проговорил Вермишенк. — Ты только погляди на себя: кипишь праведным гневом. А ведь если бы ты не украл мотылька, он бы не сбежал и не освободил своих приятелей. Согласись: это факт. Подумай, сколько бы осталось в живых ни в чем не повинных граждан.
— Заткнись, сука! — в бешенстве закричал Айзек и вскочил на ноги. Он бы бросился на Вермишенка с кулаками, но помешал Лемюэль.
— Айзек! — Обернувшись на резкий оклик, Айзек увидел, что пистолет Лемюэля направлен на него. — Вермишенк вполне покладист, а нам еще многое надо узнать.
Айзек пересилил себя, кивнул и сел.
— А почему ты такой покладистый, а, Вермишенк? — спросил Лемюэль, переведя взгляд на старика.
Вермишенк пожал плечами.
— Не очень люблю боль, — ответил он с глуповатой улыбочкой. — Ну а вдобавок, хоть и боюсь разочаровать, проку вам от этих знаний не будет. Мотыльков вы не поймаете. И от милиции не спрячетесь. Какой же прок играть в молчанку? — Улыбочка переросла в издевательскую ухмылку. Но по глазам было видно, что он нервничает. Вспотела верхняя губа. В голосе проскальзывала надрывная нотка.
«Мать честная! — осенило вдруг Айзека, и он резко наклонился вперед, уставился в глаза Вермишенку. — Это же неспроста! Он… он выкладывает, потому что боится! Не верит, что мотыльков выловит правительство, и боится. Хочет, чтобы нам это удалось!»
Айзек уже было собрался поиздеваться над Вермишенком, уличить в трусости, но не рискнул. Если пойти на прямой конфликт, бросить вызов — мол, что же ты, слабак, на себя уже не надеешься, чужими руками хочешь жар загрести, — то этот негодяй может озлобиться и отказаться от своей затеи.
Ладно, если Вермишенк хочет, чтобы его просили о помощи, — быть посему.
— Что такое сонная дурь? — спросил Айзек.
— Сонная дурь? — Вермишенк снова ухмыльнулся, и Айзек вспомнил, что уже задавал этот вопрос. И старик изобразил тогда отвращение, отказался пачкать уста неприличным словечком.
Сейчас оно выскочило легко.
— Хм… Дурь — это детское питание. Мотыльки им кормят свое потомство. Все время его извергают, но особо большими порциями — когда выращивают детенышей. В отличие от обычных мотыльков, они очень заботливы. Усердно питают яйца, выкармливают гусениц. Сами они могут есть только с момента окукливания.
— Ты хочешь сказать, что сонная дурь — это молоко мотылька? — вмешалась Дерхан.
— Совершенно верно. Гусеницы еще не могут переваривать чистую психическую пищу. Она усваивается в квазипсихической форме. Производимая мотыльками жидкость насыщена дистиллированными снами.
— Потому-то и купил этих тварей какой-то сволочной наркобарон. Кто? — скривилась от омерзения Дерхан.
— Понятия не имею. Я всего лишь подбросил идею насчет продажи образцов. А сколько было потенциальных покупателей и кому из них повезло, меня не интересовало. Лишь бы хорошо заботился о мотыльках, вовремя спаривал, доил… как коров. Ими можно управлять — если знаешь как. Добиваться, чтобы давали молоко, не имея потомства. Ну и, понятное дело, молоко нуждается в переработке. В чистом виде ни человек, ни представитель любой другой расы потреблять его не может — мигом взорвется разум. Вещество с некрасивым названием «сонная дурь» должно быть очищено и… разбавлено различными веществами. Между прочим, Айзек, это означает, что твоя особь — полагаю, ты ее кормил сонной дурью — выросла не слишком здоровым мотыльком. С таким же успехом можно человеческого ребенка кормить грудным молоком с щедрой примесью опилок и воды из канавы.
— Откуда ты все это знаешь? — злым шепотом спросила Дерхан.
Вермишенк бесстрастно глянул на нее.
— Откуда ты знаешь, сколько нужно зеркал для защиты, откуда ты знаешь, что мотыльки превращают съеденные умы в это… в молоко? Сколько людей ты им скормил?
Вермишенк пожевал губами. Ненависть Дерхан его все-таки проняла.
— Я ученый, — ответил он. — Какие средства есть в моем распоряжении, теми и пользуюсь. Бывает, преступников приговаривают к смерти, но способ-то казни не уточняют.
— Ах ты, свинья! — взъярилась Дерхан. — А сколько людей им скормили наркодельцы, чтобы зелье свое получить?
Но тут ее перебил Айзек.
— Вермишенк, — произнес он мягко, глядя в зрачки ученого, — как вернуть пострадавшему ум?
— Вернуть? — Растерянность Вермишенка казалась неподдельной. — Ты о чем? А… — Он отрицательно покачал головой и насупился. — Никак.
— Не ври! — закричал Айзек, думая о Лубламае.
— Он же выпит, — прошептал Вермишенк.
И сразу в комнате наступила тишина. Допрашивавшие ждали пояснения.
— Он выпит, — повторил старик. — У него отняли мысли, сны. Сознание и подсознание сгорели в желудках у мотыльков, вернее, превратилось в молоко для детенышей… Айзек, ты принимал когда-нибудь сонную дурь? Кто-нибудь из вас принимал? — окинул он взглядом остальных.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});