Читать интересную книгу Кирилл и Мефодий - СЛАВ ХРИСТОВ KAPACЛABOB

— Все мы в руках бога, сын мой! — глубоко вздохнул старец.

Работать уже не хотелось, но он все же спросил синкелла:

— Скорописью владеешь, сынок?

— Да, святой владыка...

— Вот и хорошо, не хвастаешься этим, а говоришь только «да». Стоит человеку возомнить о себе, будто он все знает и может, как от него ничего не остается... Запомни, что я сказал тебе. Пройдет время, и ты скажешь: «Так-то и так-то говорил мне святой отец, и хорошо, что он говорил мне это...» По божьей воле мы будем с тобой работать на благо людей. И правильно: молодость и старость, если подружатся, многое одолеют. Значит, ты говоришь, что надо готовиться к Вселенскому собору? Тогда садись, пиши... Ты хорошо это придумал.

Синкелл вначале решил, что патриарх шутит, но, увидев его сосредоточенное лицо, подошел к столу и развернул пергамент.

— Хорошо. — повторил Игнатий, — до собора пройдет год-другой, а за это время день просветлеет, деревья распустятся и плоды созреют... Ты не пиши все, что говорится. Пиши лишь то, что я скажу...

Опершись подбородком на ладони, охватившие набалдашник посоха. Игнатий начал медленно диктовать.

Синкелл еле поспевал за ним. Патриарх говорил кратко, простовато, но сильно. Он сообщил епископам, что намеревается созвать новый собор, знакомил их с вопросами, о которых пойдет речь, интересовался их мнением, желал доброго здоровья, божьей благодати и усердия в небесных делах.

Синкелл писал, и его тревога и смущение постепенно исчезали, будто впитывались в пергамент.

По божьей воле они вместе будут работать на благо людей...

10

Это была высшая ступень иерархической лестницы. И на ней стоял бывший конюх Василии. Сначала он боялся смотреть вниз, боялся увидеть красную краску пролитой крови, но вскоре привык. Теперь ему хотелось одного — молчания. Он хотел полного молчания и подчинения. Тот, кто позволял себе возражать ему, прощался или с местом, или с головой.

А по ночам ему снилось, как он сильными руками душит бывшего императора. Василий просыпался угрюмым и долго не мог прийти в себя. Велел перенести спальню в противоположный конец дворца, но и сон перешел на новое место — упорный, всегда один и тот же. Михаил был пьян, и, как обычно после попойки, Василий отвел его в спальню. Но впервые привычная улыбочка императора вызвала у Василия чувство гадливости, и он захотел зажать ее подушкой. Стиснув правой рукой протянутые руки Михаила, левой Василий взял подушку.

Пьяный император не понимал происходящего. Ему казалось, что Василий шутит, и потому он неуклюже вертел головой, избегая пухового мячика. И лишь когда крепкая рука Василия зажала ему нос и рот, в мутном сознании императора забрезжила страшная правда, но было поздно. Михаил напрягся, желая освободиться, выскользнуть. Это заставило нового кесаря стиснуть ему горло и не расслаблять железных пальцев, пока тот не дернулся в последний раз. Все случилось так быстро и внезапно, что Василий удивился. Он выпрямился, потер ладони одна о другую, посмотрел на них и, не увидев крови, усомнился в содеянном. Сомнение было столь сильным, что он пододвинул свечу и в ее свете попытался разглядеть Михаила. Лучше бы он не делал этого... Бывший император лежал навзничь, с согнутыми коленями, посиневшим лицом и большими мутными глазами, вылезшими из орбит.

Поверх белого покрывала тяжело лежали руки, будто переломленные, а там, где Василий стиснул кисти, были видны отпечатки его сильных пальцев.

Таким он каждую ночь видел Михаила во сне. Немало смертей помнил бывший конюх, но эта навсегда останется его проклятием. Днем он с головой погружался в государственные дела и в распри, а ночью приходил Михаил и до утра не покидал опочивальни. Утром император звал старшего сына. Константина, вручал ему списки с титулами и именами знатных и просил читать их вслух.

— Патриарх! — начинал юноша.

Василий добавлял:

— Игнатий!

— Кесарь!

— Читай дальше!

Василий махал рукой. Он не нуждался в соправителях.

— Новелиссим[57] Никифор...

— С сегодняшнего дня — Феодор, — говорил отец.

— Куропалат[58] Варданий!

— Остается.

И как не оставить его, когда они вместе готовили заговор! Он временно командовал охраной дворца, благодаря ему перехитрили Варду. Василий пока оставит его, но постепенно, думал он, сделает эту должность почетной. Охрана должна быть под его надзором: он знал путь собственного восхождения, и не хотел быть застигнутым врасплох.

Зоста-патрикия[59]! — продолжал Константин.

Василий готов был снова махнуть рукой, но вдруг поднял палец и задумался. Положение первой после императрицы женщины было немаловажным. Патрикия имеет свободный доступ ко всему во дворце, и какая-нибудь лукавая вертихвостка может натворить немало бед. Этот вопрос надо рассмотреть еще раз. Может, у жены будут свои соображения... Сей пост обычно полагался матери императрицы, но Василий не мог допустить, чтобы его простоватая теща из Адрианополя навязывала тут свой вкус. Здесь нужна женщина, разбирающаяся в дворцовых делах.

Разумеется, он размышлял об этом так, между прочим, но ведь новому василевсу необходимо изучать людей. Постепенно он привлек на свою сторону всех переселенцев, которых когда-то Крум оставил за Иструмом и которые так хитро сумели вернуться. Многие известные люди уже умерли, но сыновья их сохранили воспоминания, и эти воспоминания теперь становятся для них самой важной связью с Василием. Пока он прокладывал себе путь наверх, они тоже не сидели сложа руки. Некоторые были уже друнгариями, кастривиями[60], а один стал препозитом[61], наблюдающим за кувикулариями[62] и императорскими покоями. Он нуждался в доверенных людях, и чутье бывалого человека помогало ему находить их. Он искал их не в нынешних и не во вчерашних знатных родах, а где-то посередине, зная по опыту, что тот, кто собственными силами сумел добраться до этой середины, будет благодарен ему, если с помощью протянутой сверху руки поднимется еще выше, поближе к василевсу. Такие люди знали цену пройденному пути. Иначе обстояло дело с самыми бедными: быстрое и легкое возвышение не вызывало у них благодарности. С ними часто бывает, что не успеют они еще привыкнуть к жизни с удобствами, как впадают в душевные терзания, и невозможно предсказать, какой сюрприз могут они преподнести. Чувство справедливости непрерывно тянет их вниз, туда, откуда они произошли, и нарушает их душевное равновесие. Они способны в любой момент усомниться в том, кто над ними, и не потому, что стремятся занять его место, нет, но из-за неуверенности, делает ли он все точно так, как, по их мнению, надо делать на благо народа. Василий сам прошел через подобные душевные терзания, но, вкусив иной жизни, уже не кочет вернуться к плебсу. Для него это было бы равносильно смерти.

Иногда он подумывал и о знатных, но лишь о тех, кого при Варде унижали и преследовали. Обыкновенно это были патрикии, стратиги провинциальных фем. На них держалась империя. С переменами Василий не спешил, он подготовил смену еще при жизни Михаила. Многие на его людей уже тогда заняли нужные посты, чтобы у него была уверенность, прежде чем он решится поднять руку на своего благодетеля. Кольцо вокруг Михаила давно сомкнулось, и он продолжал жить только по благоволению Василия. Но та пьяная ухмылка ускорила его смерть. Василий уже чувствовал твердую почву под ногами, и все же он неуклонно продолжал выкорчевывать все сомнительное. Он искал корень зла, чтобы предотвратить любую неожиданность. Одной зимы хватило ему, чтобы прочно врасти в чужую почву, он усвоил императорские порядки, научился говорить, а мертвенная бледность лица, от которого как бы исходил фосфоресцирующий свет, отгораживала его от других, придавала ему холодный и неприступный вид.

Даже друзья, которые всегда были рядом с ним, внутренне признавали его превосходство. Атлетическая фигура и резкая речь Василия внушали уверенность. Император следил за тем, чтобы исполнялись все дворцовые ритуалы. Будучи человеком из низов, он боялся прослыть некультурным и со свойственной ему строгостью старался приучить к порядкам и своих новых друзей. Следил за одеждой, за отличиями, за чинопочитанием... Многие из бывших слуг, готовые служить любому василевсу, люди без каких-либо пристрастий, остались на своих местах. Сперва Василий думал послать патриарха Фотия на южную стену, но затем отказался от этой опасной затеи: озлоблять духовенство, когда войско еще не полностью в его руках, показалось ему опасным. И он решил ограничиться свержением Фотия. Этот поступок, надеялся Василий, восстановит дружбу с Римом. Пригласили ссыльного Игнатия, встретили и возвели его на престол с такими почестями, будто никогда не свергали. Дворцовым синкеллом назначили священнослужителя из Адрианополя, друга Василия. Когда Василий узнал, что синкеллом патриарха стал сын бунтовщика, патрикия Константина, убитого вместе с Петронисом, он вскипел. Но, подумав, смягчился: если юноша одаренный, глупо не воспользоваться его знаниями... Василевс делал особую ставку на знания. Он разыскал самых мудрых учителей для сыновей Льва и Константина, так как желал сделать их просвещенными, сильными умом. Таким образом император надеялся также скрыть собственную безграмотность.