— Маэстро, — Гавриил заикался от волнения, — а вы сыграете для меня?
— Ах, нет, — ответил Лист. — Мне не хочется уступать в игре юноше.
Потом, повернувшись к Тадеушу, сказал ему что-то.
— Что сказал маэстро? — спросил Гавриил, когда, выйдя из гостиницы «Ламберт», они пошли по улице Сент-Луи.
— Он сказал, что предрекает тебе изумительную карьеру, — ответил Тадеуш.
— Но он сказал еще что-то о цвете моей кожи?
— Он сказал: «несмотря на его цвет кожи, а, возможно, благодаря ему».
— Иначе говоря, я могу оказаться выродком?
— Не думаю, что маэстро имел в виду именно это.
— Мне наплевать, если люди подумают, что я какой-то уродец природы. Я все равно стану знаменитым.
Тадеуш остановил извозчика. По мостовой проходила красивая девушка. Она с интересом посмотрела на Гавриила. Он заметил это и посмотрел ей вслед.
Гавриилу было неважно, почему она посмотрела на него. Главное — она посмотрела.
— От твоего брата пришло письмо, — сообщила Элли Мэй, протягивая конверт Клейтону. — Зах — такой замечательный молодой человек, — продолжала она, угрюмо взглянув на Клейтона. — Такой смелый и преданный нашему делу. — Она сделала особое ударение на последних словах. Клейтон был не дурак и понял подковырку, но не клюнул и не огрызнулся. Холодная зима, недостаток питания, таинственная болезнь Шарлотты — все это действовало на нервы жителям особняка на плантации «Феарвью», делало их раздражительными. Когда Элли Мэй вышла из комнаты, Клейтон проковылял к камину, где было потеплее, и прочитал:
12 декабря 1862 года. Мэри Хайтс, Фредериксбург, Виргиния.
Дорогой Клейтон,
Канцелярские товары стали такими дорогими, что мне обошлось в копеечку написать тебе (торгаш содрал с меня по одному доллару за каждый лист бумаги), но поскольку ты у меня единственный родственник, решил, что денег жалеть не стоит. Торгаши здесь правят бал. У этих мошенников можно купить практически что угодно, но они дерут сумасшедшие деньги, пока товар пользуется спросом, и, наверное, все станут миллионерами. Надеюсь, что ты помнишь, что я говорил тебе относительно слухов о генерале Уитни. Но жизнь здесь идет своим чередом, пока все ждут предполагаемого большого сражения. Янки пытались навести понтонные мосты через реку Раппаханнок, но наши снайперы, многие из которых засели в подвальных помещениях разрушенных артиллерийскими обстрелами зданий Фредериксбурга, не дают совершенно инженерам янки работать. Наконец вчера утром генерал Бернсайд, командующий войсками янки, видно, устав от ожидания мостов, бросил на нас волну пехоты в лодках. Наш командир, генерал Лонгстрит, отвел своих людей от города на окружающие высоты, и поэтому Фредериксбург — вернее, что осталось от него — оказался теперь в руках федератов. Пушки янки свели большую часть этого когда-то красивого города к кучам мусора. А сегодня они разграбили город, вытаскивали из домов мебель, мародерствовали, пьянствовали. Они превращали пианино в поилки для своих лошадей, многие пьяные невежи плясали на улицах в одежде и шляпах, которые они украли. Какое это должно быть жалкое зрелище! Но это показывает, что захватчики с Севера, наводнившие нашу любимую родную землю, не кто иные, как настоящие вандалы, такие же порочные и дикие, как и те, которые когда-то навалились на Римскую империю.
Здесь было чертовски холодно, но, к счастью, мы устроились в небольшом домике на прошлой неделе. Нас тут всего шесть человек в этом «ласточкином гнезде» — так мы назвали свое укрытие — это, конечно, не дворец, но нам тут тепло и во всех отношениях удобно. Это построенная нами конура равняется примерно двенадцати квадратным футам, сделана она из расщепленных кольев и палок, обмазанных глиной. Вместо крыши натянута парусина, и у нас лучшая печурка во всей роте, в качестве пола положены кирпичи, остальное из палок и глины. Все строят для себя такие землянки, но мы думаем, что наша лучше всех. Из посуды у нас одна небольшая кастрюля с ручкой, горшок для тушения мяса, противень для хлеба, сковородка и чайник. Готовим мы по очереди, пока Том Мур из Джорджии сам не согласился стать нашим поваром. Стараемся не зарастать грязью, но все равно, наверное, от нас воняет, как от козлов, потому что мыло очень дорогое.
С сожалением сообщаю тебе, что моральный дух здесь ужасно пал. Округа кишит нимфами легкого поведения из непристойных заведений Ричмонда, которые предлагают свои распутные услуги. Им грех жаловаться на плохой бизнес, у них уйма клиентов. Но должен с гордостью сообщить тебе, дорогой брат, что сам я не поддался соблазну. И это не результат добродетели с моей стороны, это просто здравый смысл. Проститутки сильно заражены, и в нашем лагере невозможно скрыть устрашающее число схвативших гонорею и сифилис. Курение и пьянство стали весьма распространенным явлением. И когда думаешь о том, что все южане воспитывались в христианских традициях, читали Библию, то нельзя не поразиться тому, как легко вся эта благая работа пошла насмарку. Здесь господствует Дьявол и ему прислуживают сифилис и триппер.
В отношении виски я не проявил такой же добродетельности. Клички, которыми мы нарекаем спиртное, покажут тебе его крепость и вкус: «лопни-голова», «раскололся череп», «вырви-глаз», «спотыкач» и многие другие. Я бы много дал за стакан хорошего старого «Бурбона», что когда-то пил отец. Тут можно найти и другие способы бороться со скукой, помимо пьянства и бабничества. Самый невинный — игра в снежки. Еще одного парня в нашем «ласточкином гнезде» зовут Гэри Лейдлоу. Он играет на банджо. Много раз, выпив виски, мы напевали под его аккомпанемент «Анни Лаури», «Девушка, которую я оставил дома», «Сегодня все тихо на реке Потомак», «Бонни, голубой флаг», «Мой Мэриленд» и, конечно, почти всегда «Дикси».
Но думаю, что самым большим злом здесь являются азартные игры, ты не можешь представить себе, какой они приняли размах! Недалеко отсюда появилось настоящее логово картежников под названием «пол-акра Дьявола», где через руки проходит половина выплаты всей армии конфедератов. Покер, очко, в петушка — можешь назвать любую азартную картежную игру, здесь в нее играют. Как человек, который ценит дело, за которое он воюет, я просто не могу сдержать слез, когда вижу, как цвет нашей молодежи южан предается таким порокам и беспутству.
Это подводит меня к довольно болезненному соображению. Мне трудно передать тебе, как я расстроился, когда, находясь в увольнительной на плантации «Феарвью», услышал от тебя слова сомнения в нашем большом деле, что рабство не стоит того, чтобы за него сражаться. Ах, Клейтон, если ты прав, то тогда этот страшный конфликт — ужасная ошибка, и реки уже пролитой с обеих сторон крови — не что иное, как трагическая потеря. Я бы не постеснялся сказать, что установление рабства на этих берегах было ошибкой, что было жестоко привозить сюда африканцев против их воли. Но справедливо это или нет — рабство стало основой образа жизни южан. Какая же может быть альтернатива такому порядку? Лишь разрушения и хаос. Именно поэтому я воюю и рискую своей жизнью. Меня сильно огорчило, что ты, мой дорогой брат, стал разделять точку зрения врагов. Молюсь, чтобы это письмо вернуло тебе благоразумие.