Значительная часть этой волны добежала до берега и выплеснулась на Лакабро. Он полусидел–полулежал на узкой кромке песка и гравия, под нависающим над этим местом обрывом. Его одежда была насквозь мокрой, правой рукой он поддерживал левую. На его ошеломленном лице отражались боль, замешательство и удивление. Это было лицо смертельно уставшего, доведенного до отчаяния человека.
Сессиль еще сидела на земле, когда Боуман подошел к ней.
— Ты испортишь свой прекрасный цыганский костюм, сидя здесь, — сказал он.
— Да, я тоже так думаю. — Ее голос был почти спокойным. Она взяла протянутую им руку, поднялась с его помощью и огляделась: — Его нет?
— Скажем так: я не могу его найти. По этому поводу можно долго философствовать, моя любимая. Он имел возможность изрешетить меня пулями.
— Но… но умеет ли он плавать?
— Откуда я знаю, черт возьми!
Боуман подвел девушку к «симке» и после того, как они проехали целую милю в молчании, взглянул на нее с любопытством: ее руки дрожали, лицо было бледным, и заговорила она приглушенным шепотом. Ясно, что девушка еще не полностью оправилась от потрясения.
Она спросила:
— Кто ты?
— Не важно.
— Я сегодня спасла тебе жизнь.
— Да, спасибо. Но тебе следовало бы подстрелить его или взять на мушку.
Наступила долгая пауза, затем Сессиль громко шмыгнула носом и сказала почти плача:
— Я никогда в жизни не стреляла из пистолета. Я не переношу стрельбы.
— Я знаю. Я сожалею. Я сожалею обо всем, Сессиль. Но больше всего я сожалею, что втянул тебя в эту проклятую, безобразную историю. Господи, я должен был предвидеть это!
— Зачем винить себя? — Почти рыдания слышались в ее голосе. — Тебе нужно было укрыться где–нибудь прошлой ночью, и моя комната… — Она внезапно замолчала, уставилась на Боумана и прошептала: — Думай о чем–нибудь другом, ладно?
— Давай вернемся в Арль, — ответил он.
Она смотрела на него еще некоторое время, затем отвернулась, попыталась зажечь сигарету, но у нее сильно тряслись руки, и он помог ей. Ее руки еще дрожали, когда они вернулись в отель.
Глава 6
Боуман остановил автомобиль у отеля. Не далее пяти ярдов от них за столиком сразу у входа в патио в одиночестве сидела Лила. По ее виду трудно было сказать, сердита она или огорчена, но девушка определенно не выглядела счастливой.
— Друг бросил ее, — объявил Боуман. — Встретимся через пятнадцать минут. В коридоре бокового входа в отель. Не выходи, пока не увидишь голубой «ситро–ен». Я буду ждать в нем. И не задерживайся в патио. Фойе вполне безопасное место.
Сессиль кивнула:
— Могу я поговорить с ней?
— Конечно.
— Но если мы встретимся взглядами…
— Не имеет значения. Собираешься рассказать ей, какой я ужасный человек?
— Нет. — Смущенная улыбка.
— А… Тогда хочешь объявить о предстоящей свадьбе?
— И не это. — Опять смущенная улыбка.
— Так что, полагаешь, я должен принять за тебя решение?
Она положила свою руку на его:
— Мне кажется, ты очень добрый человек.
— Я сомневаюсь, что парень в «рено» разделяет твое мнение, — сказал Боуман тихо.
Улыбка исчезла с лица Сессиль, и она вышла из машины. Боуман отъехал, она смотрела вслед, слегка нахмурившись, пока машина не исчезла из виду, затем вернулась к патио. Взглянула на Лилу и кивком показала на фойе; разговаривая, обе девушки направились туда.
— Ты уверена? — спросила Сессиль. — Чарльз узнал Нейла Боумана? Лила кивнула.
— Каким образом? Почему?
— Не знаю. Понимаешь, он очень, очень проницательный человек.
— Ты хочешь сказать, что он представляет собой нечто большее, чем просто известный винодел или собиратель фольклора?
— Думаю, да.
— И он не верит Боуману? Тупик какой–то! Ты же знаешь, что Нейл думает о Люке. Боюсь, что правда на стороне Боумана, Лила. Он избавил нас сегодня еще от одного плохого человека.
— Что он сделал?
— Сбросил его в Рону. Я видела, как он это делал. Он говорит…
— Вот почему он выглядел словно привидение, когда я только увидела вас.
— Мое самочувствие тоже оставляет желать лучшего. Он говорит, что убил еще двоих. И я это тоже видела, как он уложил их. Местный колорит есть местный колорит, но было бы нелепо притворяться мертвецами. Он все же на стороне добрых сил, Лила. Хотя не могу сказать, что знаю ангелов, которым очень понравится это.
— Я не ангел, но и мне не нравится это, — нахмурилась Лила. — Это выше моего понимания, я вообще не знаю, как к этому относиться. Что мы теперь должны делать?
— Я сама в растерянности. Что, говоришь, делать? Делай то, что нам сказано, я так полагаю. Где Чарльз?
— Он уехал. — Лила помрачнела еще больше. — Он только что уехал с этой маленькой женщиной–шофером — так он ее называет — и велел ждать его здесь.
— Лила! — Сессиль уставилась на подругу. — Это невозможно! [
— Почему? Почему невозможно? Чем плох Чарльз?
— Ничем, конечно. Ничем, — повторила Сессиль, вставая. — Осталось две минуты до встречи. Наш мистер Боуман не любит ждать.
— Когда я думаю, что он с этой маленькой распутницей…
— Мне она кажется очаровательной.
— Я тоже так думала, — призналась Лила. — Но это было час назад.
Ле Гран Дюк на самом деле не был ни с этой «маленькой распутницей», ни где–либо поблизости от нее. На площади, где стояли кибитки румынских и венгерских цыган, не было видно ни Кариты, ни огромного зеленого «роллса» и вообще ничего, что могло бы привлечь чье–то внимание. Ле Гран Дюк, напротив, оказался на виду: недалеко от зелено–белой кибитки, с записной книжкой в руке, он с огромным воодушевлением беседовал с Симоном Серлом. Кзерда, как признанный лидер цыган и хороший знакомый ле Гран Дюка, находился поблизости, но не принимал никакого участия в разговоре; Серл, судя по выражению, иногда появлявшемуся на его аскетическом лице, тоже делал это неохотно.
— Премного благодарен, мсье ле Кюр, премного благодарен. — Ле Гран Дюк говорил с присущей ему снисходительностью. — Я не могу передать вам, какое впечатление произвела на меня ваша служба в окрестностях монастыря сегодня утром. Тронут, очень тронут. Ей–богу, каждая минута, проведенная там, казалась мне бесценной. — Он пристально взглянул на Серла: — Вы повредили ногу, дорогой друг?
— Небольшое растяжение, ничего особенного. — Явная напряженность не только отражалась на лице священника, но и ощущалась в его голосе.
— А! Но вы знаете, как внимательно должны относиться к таким растяжениям: возможны серьезные осложнения. Да, очень серьезные. — Ле Дюк снял свой монокль и, держа его за кончик толстого черного шнурка, начал раскачивать, словно маятник, внимательно разглядывая Серла. — Не мог ли я видеть вас где–нибудь раньше? Я не имею в виду монастырь. Да, да, конечно, около отеля, сегодня утром. Странно, но я что–то не припоминаю, чтобы вы хромали. Но тогда я… Боюсь, мое зрение… — Он водрузил монокль на место. — Благодарю вас еще раз. И следите за растяжением. Отнеситесь очень серьезно к этому, мсье ле Кюр. Ради собственного же блага.