Я чувствовала ауру Грааля. Поток ощущений затопил меня, и я очутилась на поверхности моря из мягкого голубого света.
Я прошептала «спасибо» и легла рядом с Шурой, все еще не открывая глаз и ровно дыша.
Внезапно я встала с постели, вместе со мной поднялся и Шура. Мы поплыли к потолку и прошли сквозь него, наши головы оказались по ту сторону потолка. Мы не могли двигаться дальше. Нас окружала бурая земля, и в нескольких футах от нас я увидела расчищенный участок перед маленькой хижиной; под покрытой соломой крышей едва ли была одна комната. Вокруг нас было полным-полно цветов и листвы. Похоже, здесь было раннее утро. Воздух был теплым. Я узнала крупные желтые лилии в коричневую крапинку и крохотные ярко-красные цветки на толстом стебле, который обвивал забор на пригорке позади нас. Под навесом деревьев виднелись высокие темно-зеленые растения с широкими листьями, росшие группами. Я увидела мельком деревянные корзины, они свисали с крыши хижины. В них росли розовые и белые цветы. В воздухе был разлит запах жирной, увлаженной почвы и растений.
Мы с Шурой были детьми, которым на миг позволили просунуть голову в место, которое принадлежало взрослым. Мой взгляд привлекла соломенная крыша, слева от которой я увидела необъятную тень, неподвижную, как скала. В тени прорисовывались очертания трех огромных голов. Их силуэты были видны на фоне медленно светлеющего неба. Я знала, что вижу три массивных тела, сидящих рядом. Они смотрели на нас. Меня охватил дикий ужас, когда я ощутила мощь и непостижимое величие сидевших около хибары. Я почувствовала себя ребенком, застигнутым врасплох там, куда ему запретили соваться.
Один из Великих посмотрел свысока на наши головы. В его взгляде я уловила смесь доброго удивления и нежного нетерпения. Я приняла послание: для вас, малыши, больше и дольше, чем достаточно. Теперь вы вернетесь в тот мир, к которому принадлежите.
Я осознала себя лежащей на постели, стискивающей Шурину руку.
— Ты это видел?
«Что видел?»
— Этих троих — Будд или Богов, или кого-то еще. Ты был со мной, прямо рядом.
— Расскажи-ка мне о том, что видела.
Я рассказала ему все, сознавая, что мой голос дрожит от слез и не очень об этом заботясь. После того, как я закончила свое повествование, Шура прижал меня к себе. Мы молчали до тех пор, пока по радио не зазвучал Вагнер. Мы одновременно вскрикнули «о, нет, только не это!» и расхохотались, когда Шура потянулся к приемнику, чтобы сменить радиостанцию.
Глава 27. Сибирь
Нам с Шурой пришлось узнать и темные стороны друг друга.
У меня была проблема, которая, как я начинала понимать, беспокоила большинство живущих на земле людей, — в глубине души я не верила в ценность собственной личности. Где-то в моей душе жили и ярость, и сила, но я чувствовала их лишь во время каких-нибудь внутренних кризисов и переживаний по поводу потерь.
Духовная сила по-настоящему пробуждалась во мне несколько раз, например, когда после восьми лет замужества я, наконец, окончательно обнаружила, что Уолтер имеет давнишнюю привычку крутить романы с другими женщинами, которые зачастую оказывались его пациентками. Он заводил новую интрижку примерно каждые полгода. Но хуже всего, что он не смог понять и принять ту боль, которую я испытала, узнав о его привычке. На полном серьезе он сказал мне следующее: «Мои отношения с… (не важно, какая женщина была у него в тот момент) никоим образом не могут повлиять на мою любовь и привязанность к тебе». Какое-то время я пила водку, чтобы заглушить боль. Но потом, однажды, когда мы ехали на рынок, во мне проснулась разъяренная львица, и, словно со стороны, я услышала, как твердым, протокольным голосом говорю Уолтеру немедленно собирать вещички и убираться из дома на все четыре стороны. Еще я добавила, что начну процедуру развода. Помолчав секунду, он сказал все, что обо мне думает: звучащим разумно и здраво голосом он объявил меня женщиной неразумной и не в здравом уме.
Но он ушел.
К этому моменту изрядно потускневший образ львицы пришел совсем в плачевное состояние, что было неудивительно. Некоторое время я самолично холила и лелеяла свою уверенность в том, что я уродлива, если не телом, так душой, а, кроме того, еще и не удовлетворяю требованиям, которые предъявляются женщинам, и ни у кого не вызываю симпатии (за исключением моих детей — для них я всегда была лучше всех, благослови их Господь за это). Наконец, во мне снова зарычала та самая львица, или кто там был. Она вспыхнула, яростная и страстная, и заявила, что если я такая, какая я есть, то быть посему. Я просто должна продолжать жить и пытаться сделать свою жизнь лучшей.
Мы с детьми переехали в наш новый дом в форме буквы «А». Он находился через улицу от дома Уолтера. Развод был завершен, уже могла смотреть на себя в зеркало и думать, что, по крайней мере, снаружи я была не так уж плоха. Однако представление о самой себе как о никчемной и отталкивающей личности осталось моим маленьким секретом — грустным и неприятным.
Одним из бессознательных способов добиваться расположения и одобрения было мое стремление сделать все, о чем меня просили те, для кого я выполняла работу или кого я любила, независимо от того, хотелось мне это делать или нет. В итоге результаты работы, как и следовало ожидать, оказывались хуже, чем если бы я сделала ее с настоящим энтузиазмом, а время от времени и вовсе неудовлетворительными.
Другой способ заключался в том, чтобы вкусно и обильно кормить окружающих. Каждые выходные я приносила с собой на Ферму столько еды, сколько хватило бы накормить маленькую армию, в течение целого месяца упорно пробивающуюся сквозь снежный буран, бушующий где-нибудь в России. Шура начал прибавлять в весе и, в конце концов, объявил, что пусть лучше у него живот прилипнет к спине, и попросил меня не готовить так много еды для него. Я указала ему на то, что он всегда съедает все, что я кладу ему на тарелку, на что он раздраженно ответил: «Я такой же жадный, как и человек, сидящий рядом со мной, так что пусть у меня на тарелке будет меньше искушающей меня еды».
— Ладно, — ответила я и приступила к объяснениям. — Дело в том, что я, как ты помнишь, наполовину еврейка, и еврейская кровь побуждает меня быть матерью согласно еврейским представлениям, не в плохом, конечно, смысле, а в смысле приготовления пищи для близких…
Шура резко оборвал меня: «Я хочу, чтобы моя порция стала меньше, хорошо?»
Я ответила, о'кей, извини, и умолкла.
Любовный треугольник, в который я втянулась, был благодатной почвой для чувства ненадежности и сомнений в самой себе. И мне частенько приходилось напоминать себе, что именно я и никто другой сделала этот выбор, что никакого принуждения и полуправды со стороны Шуры не было, он мало что скрыл от меня. Мы оба видели сложившуюся ситуацию, и это я убедила его разрешить мне играть такую роль, пообещав, что не заставлю его сожалеть об этом. Я была взрослой девочкой и сама несла ответственность за свои решения.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});