— Лила.
— А меня Хейзел.
— Быть может, сообщить о вас вашему сыну, чтобы он не волновался?
— Не нужно. Он не знал, что я приеду.
К счастью, им удалось благополучно добраться до больницы. Там было полно раненых, и белых, и черных. Хейзел провели к свободной койке и оставили дожидаться своей очереди.
Лиле не хотелось оставлять новую знакомую, к тому же ей все равно было некуда идти. Она раздобыла воду, чистую тряпку и осторожно обмыла лицо Хейзел. Лоб молодой женщины пересекала большая рана, волосы на затылке слиплись от крови, но она ни на секунду не теряла самообладания.
У нее были большие, строгие, янтарные, как у львицы, глаза, а в мягком изгибе полных губ таилась несгибаемая ирония.
Когда Хейзел заговорила со своей спасительницей, Лила не заметила, как получилось, что именно она, та, на чьем теле не было ни царапины, излила душу новой знакомой. Спустя несколько минут Лиле казалось, будто она нашла в лице Хейзел того самого утешителя, исповедника и друга, которого ей так не хватало.
— Ничего не изменится, пока ты не научишься жить самостоятельно, Лила.
— Я не знаю, как это сделать.
— Главное захотеть. Понять, что твоя судьба зависит не от воли и желания других людей, а от твоего умения думать, учиться, принимать решения.
— Как это случилось с тобой? Ты тоже родилась в рабстве?
— Да. И с тех пор, как начала взрослеть, мечтала обрести свободу. Моя бабка и моя мать были любовницами белых. Меня ждала та же участь. И я поклялась себе в том, что смогу изменить предначертанное. Это было сродни провидению, зову судьбы. Когда пастор рассказывал нам о том, будто за то, что Хам оскорбил отца, Бог обрек все его потомство быть темнокожими и служить потомкам двух других сыновей Ноя, мне хотелось дать ему пощечину, потому что он пытался одурачить нас с помощью Библии. Когда хозяин с довольной улыбкой трепал меня по щеке, я с трудом сдерживалась, чтобы не откусить ему пальцы.
Лила улыбнулась.
— И ты сбежала?
— Да. Когда я приехала в Нью-Йорк, я не знала никого и ничего, не умела читать и писать. Познакомилась с сотрудниками «Тайной дороги», жадно впитывала все новое, и через год не узнала себя.
— У тебя необычное и красивое имя. Тебя всегда так звали?
— Нет. Прежнее имя, из тех, что обычно дают цветным рабыням, не подходило к новой жизни. И тогда я взяла другое.
Лила смотрела на нее с восхищением.
— Ты, наверное, счастлива?
К ее удивлению, Хейзел ответила:
— Я до сих пор не постигла, как сделать свою жизнь понятной другим людям, меня очень редко принимают такой, какая я есть. Но я не теряю надежды. — А потом заявила: — Ты совершила первый шаг — ушла от человека, который, вольно или невольно, возвращал тебя к прежнему рабскому состоянию. Твое сердце должно научиться биться в своем собственном ритме.
Лила вздрогнула. Это значит… попытаться избавиться от любви?!
— Напротив, я решила дать свободу ему.
Хейзел смотрела на нее пристальным взглядом, таким глубоким, что Лиле стало не по себе. А потом она поняла, что Хейзел ее не видит. Она обдумывала что-то свое.
Лила не стала мешать новой знакомой. Решив, что они слишком долго ждут помощи, она поднялась, чтобы поискать какого-нибудь врача.
Один из них хлопотал возле белого полицейского, раненного во время беспорядков, второй оказывал помощь негру, голова которого была разбита камнем.
Лила пошла по коридору и вдруг… увидела Джейка.
Он шел навстречу, одетый в выходной костюм, однако его галстук был свернут на сторону, а волосы растрепались. Рукава сорочки были закатаны до локтей; кое-где на белой ткани виднелись брызги крови.
На мгновение Лиле почудилось, будто она встретила выходца из другого мира.
Она решила, что больше они никогда не встретятся, но он пришел: то было последнее, дарованное Богом свидание.
Ей было некуда свернуть, и Джейк ее увидел. Он остановился так резко, будто налетел на стену.
— Лила! Что ты тут делаешь?!
— Я помогала одной женщине, — пробормотала она, надеясь, что сейчас Джейку не до нее и он не станет выпытывать подробности.
— В городе неспокойно; немедленно отправляйся домой. — Он пошарил в карманах и протянул ей деньги. — Возьми экипаж, сколько бы это ни стоило. Поезжай сейчас.
Лила кивнула, сдерживая слезы. Несмотря на видимую заботу, он не мог постичь глубины ее тоски и одиночества, как и силу ее любви.
Он был заточен в плену неведения, тогда как грань, отделявшая его от истины, казалась сделанной из стекла или песка.
— А ты? — через силу произнесла она. — Как ты здесь очутился? Тебя позвали?
— Я пришел сам, когда услышал, что случилось. Тут много раненых, врачам больницы не справиться без подмоги.
— Я как раз ищу доктора. Моей новой знакомой требуется помощь.
— Отведи меня к ней.
Лила подвела Джейка к кровати, на которой лежала Хейзел, и вышла в коридор. Пусть он подумает, что она отправилась домой. После он наверняка вспомнит об этой встрече и посмотрит на то, что увидел сейчас, другими глазами.
Джейк не оглянулся на Лилу, он склонился над Хейзел.
— Как вас зовут?
— Хейзел Паркер.
— Я доктор Китинг. Послушайте, Хейзел, у вас на лбу большая рана. Я должен ее зашить и зашью хорошо, так, что шрам будет почти незаметен, но вам придется потерпеть. Сможете?
— Конечно.
Джейк кивнул и быстро принес все необходимое. Зашивая рану, он отвлекал женщину вопросами и даже шутил, и вместе с тем Хейзел чувствовала, что он ни на секунду не отрывается от дела.
— Вы умница, — сказал он, закончив. — Красивая женщина и вместе с тем настоящая амазонка.
— Я не впервые слышу такой комплимент. Я была на войне.
— Неужели? Впрочем, неудивительно. И все же на сей раз я попрошу вас не геройствовать и провести пару недель в постели. Вас здорово ударили сзади, и это может иметь плохие последствия. Обещаете?
Его улыбка была столь обаятельной, что Хейзел не удержалась и улыбнулась в ответ.
— Обещаю.
Она не сомневалась в том, что стоило Китингу отойти от нее, как он тотчас о ней забыл. Он умел мгновенно устанавливать эмоциональную связь и также быстро ее разрывать — в интересах дела, которому служил. Спустя секунду с его лица слетела улыбка, и он отрывисто обратился к проходящему мимо санитару:
— Кому-то требуется неотложная помощь?
— Только что принесли негритенка с ожогами, сэр. Он без сознания.
— Где он?
Санитар кивнул.
По проходу несли носилки, на которых лежал чернокожий ребенок лет восьми-девяти. Санитаров сопровождали молодая монахиня в черном сестринском одеянии и белом чепце и мальчик, которого издали можно было принять за белого. Он цеплялся за носилки и заглядывал в лицо друга.