— Vous savez que Koutouzoff recevra le grand cordon de Marie Thérèse?[2094] — сказал[2095] Лихтенфельс.
Князь Андрей поклонился[2096] в знак благодарности австрийцам от имени всего русского войска.
— Наш милый князь, — сказал Билибин, указывая на Андрея, — всегда счастлив, счастлив в женщинах.
— Вы бы не говорили, — перебил Болконский. — Где нам, солдатам, думать о женщинах.
— Счастлив на войне, — продолжал Билибин. — Два лучших счастья, господа. Важный вопрос, отчего пехотного поручика Брюхова или не ранят совсем, или ранят в нос или живот, и больно, и некрасиво, а блестящего адъютанта, как его, непременно в руку и лошадь убьют. Убили лошадь? — спросил он, смеясь и делая гримасу своей излишней кожей.
— Ранили, — отвечал Болконский, улыбаясь[2097] и этой улыбкой показывая, как будто, что он знает, что не может пуля изуродовать его красивого лица.
— А, еще петербургской знакомый, — прибавил он, обращаясь к входившему в комнату.
В комнату вбежал князь Иполит, сын князя Василья, уже с утра следивший за князем Андреем, которого он считал своей обязанностью видеть.[2098] Князь Иполит, не соображая, одним инстинктом чувствовал, что князь Андрей в успехе и потому его неодолимо тянуло к нему возобновить знакомство. Узнав, что адъютант поехал к Билибину, он следом поскакал за ним и, не скрывая своей радости, не замечая хозяина, обратился прямо к нему. Князь Иполит со времени своего назначения в Вену состоящим при дипломатической канцелярии посланника, принял еще более поразительный вид merveilleux, т. е. франта того времени. Всё на его слабой фигуре было преувеличено. На руках его были те же перстни, на шее висела та же лорнетка и та же уверенность во всех приемах и в быстрых, отрывистых речах чем то, как будто всегда наполненного, рта.
Он был так рад, что встретил наконец Болконского, что ему в голову не приходил вопрос, насколько мог быть рад Болконский видеть его. Это не могло быть иначе по его мнению.
— Наконец то я вас нашел. Все мне говорят: Болконский, Болконский был так принят, а я еще не видал. Как я рад, что я поймал вас. Ну что? — говорил он, пожимая руку Болконского.— Bonjour,[2099] Лихтенштейн, bonjour, Билибин, — обратился он с своей, от отца наследованной фамильярностью. Болконский[2100] засмеялся, глядя на Иполита. На лицах Билибина и Лихтенштейна выразилась тоже улыбка ожидания забавы, которую доставит им своим разговором этот,[2101] хорошо оцененный ими дипломат.
Билибин оглянулся на Лихтенштейна и Болконского и, вздернув на одной стороне лба кожу своего лица и распустив ее на другой, как будто этим жестом приглашая их послушать,[2102] обратился к Иполиту.
— Savez vous, mon cher Kouraguine, — сказал он, — que la petite Louise se meurt de désespoir depuis que vous lui êtes infidèle, vilain Don Juan que vous êtes?[2103]
Иполит не хотел отрываться от князя Андрея, которому он говорил, как он был рад, узнав, что никто другой, а Болконский привез известие о победе, но не мог остаться равнодушным к этим словам. Лицо его радостно сморщилось и он испустил горловые, отрывистые звуки дикого смеха.
— Полноте, — сказал он, — вы всегда только о женщинах. А я так рад, что нашел этого дорогого Болконского. Мне дело есть. Княгиня З. велела мне вас привести к себе. Болконский, поедемте непременно. Она говорит, что она меня не пустит больше, коли я не приеду с вами. Вы должны ехать.
— Как же не ехать после такой важной причины, — сказал Болконский.
— Et à Vienne! — продолжал Билибин, обращаясь к Болконскому и Лихтенштейну. — Les désastres de l’armée française ne sont rien en comparaison des désastres qu’a produit cet homme parmi les femmes.[2104]
— О, я знаю этого ужасного человека, — подтвердил Болконский. Опять Иполит не мог не послушаться заводившей его руки. Он захохотал, но ему хотелось при князе Андрее показать себя более серьезным.
— À propos, — сказал он, еще смеясь и самым веселым тоном. — Savez vous la grande nouvelle: les français avant-hier sont entrés à Vienne et ont passé le pont. Voilà.[2105]
— [2106] Кто вам сказал, — поспешно спросил Лихтенштейн.
— Не помню, кажется Зомерштет.
— Вступили в Вену может быть, но не перешли мост, — поправил Лихтенфельс.
— Право не помню. Я помню, что он мне говорил, que l'entrée des troupes a été superbe.[2107]
— Pensez à l'état de Louise dans les bras de la soldatesque effrénée,[2108] — сказал Билибин.[2109] Иполит засмеялся.
— Louise... — начал он. Но Лихтенфельс перебил[2110] его.
— Конечно переход моста в Вене есть почти невозможность, но я бы желал знать ваше мнение, как военного человека, — обратился он к князю Андрею. — Какое бы движение предпринимала кутузовская армия, ежели бы Бонапарт направил ему в тыл другую половину своей армии? — Лихтенфельс сказал это с тонкой улыбкой человека, задававшего такой вопрос, ответ на который, какой бы он ни был, будет для него приятен.
Болконский находился нынешний день в том состоянии успеха, когда всё быстро понимается и всё кажется ясно и легко. Он понял улыбку Лихтенфельса. При предположении Лихтенфельса положение русской армии делалось хуже того, в котором находилась австрийская армия, сдавшаяся при Ульме. Допустив это предположение, он должен был признать либо то, что бывают такие положения, в которых капитулация бывает необходимость, либо должен был обещать, что русские войска сделают чудеса геройства, которых, вероятно, они не сделают.
— Я должен быть плохой тактик, — сказал князь Андрей, — потому что я молод. Как в нашем, так и в вашем правительстве не признается возможность быть молодым и хорошим генералом, хотя великой человек, с которым мы имеем дело, Буонапарте, очень убедительно доказывает нам противное.
— C'est ça![2111] — одобрительно крикнул Иполит.
— Однако... ваше мнение.
Князь Андрей прямо ответил тем словом, которое было в уме австрийского дипломата, когда он предлагал вопрос.
— Ульм! — сказал он, улыбаясь. — Ульма, извините меня, я не могу себе представить ни в каком случае. Ульм и русские войска...
— И я тоже... — закричал Иполит. Он знал, что всё, что говорит князь Андрей, которого так искали все при дворе, было правда.
— Вот видите, — шутя сказал Болконский.
— Однако, какой бы был выход? — сказал Лихтенфельс, тоже улыбаясь в знак признания того, что его поняли.
— Выход? — сказал князь Андрей. Он взял лист бумаги, карандаш и нарисовал грубый план положения войск. Всё ему было ясно, легко в этот день.
— Я допускаю ваше предположение... — и он начал тем условным, французским языком, которым пишутся реляции, излагать свои стратегические мысли. Он говорил стоя, как будто всё это было так легко, что довольно было пяти минут, чтоб всё объяснить и потом пойти одеваться и ехать к тем значительным лицам, которые он должен был еще видеть нынешний день. Лихтенфельс смотрел на его бумагу и на него снизу, и в тонком, сухом лице[2112] стояла насмешка, которую не замечал Болконский. Билибин морщился. Иполит, с нахмуренным лицом, в лорнет значительно то смотрел на бумагу, то в рот говорившего князя Андрея.
— J'aurais retiré les troupes d'Auersperg, j'y aurais jeté une dizaine de mille hommes de l'armée de Krems et en fortifiant une <position devant Znaim, j’y aurais accepté une bataille. Mais si le prince Murat voudrait me tourner le flanc de son armée et en cas de réussite, je culbuterais la cavalerie et pousserais jusqu'à Vienne. Dans le cas contraire, je tournerais Erensdorf et l'armée de Krems se serait replié sur derrières en chassant l'ennemi devant elle sur le chemin d'Olmutz.[2113]
— Вот что бы я сделал. — Он посмотрел на часы. — Теперь извините меня, я пойду одеваться.
— Capital![2114] — пробурлил Иполит.
— Я и говорю, — сказал Лихтенфельс, незаметно улыбаясь, — что люди, призванные к кабинетной работе, всегда имеют страсть заниматься военными делами. И я принадлежу к их числу. Я совсем не имел этих соображений, когда думал о этой случайности. А теперь мне ясно.
— Надо знать хоть немного свое ремесло, — сказал князь Андрей, не садясь, но и не уходя еще, как бы ожидая еще похвалы себе.
— Eh, mes chers amis, croyez-moi,[2115] — сказал одно из своих mots[2116] Билибин, — ce n'est pas la poudre à canon qui décidera toute l'affaire, mais bien ceux qui l'ont inventé.[2117]
— Свидание в Берлине, вы думаете? — сказал Лихтенфельс и недоверчиво пожал плечами.
Князь Иполит почувствовал очевидно потребность высказать и свое мнение насчет всего этого дела войны и мира и показать, что, как бы ни шутил Билибин, он может понимать и серьезные вещи. Он встал и, бросив лорнет, замахал руками так же, как и в Петербурге, когда он рассказывал анекдот про барыню, приглашая всех, особенно князя Андрея, слушать его.
— Voyons, voyons,[2118] — сказал Билибин с улыбкой, выражавшей ожидание удовольствия. Помявши губами, как бы прожевывая, он начал.>