«Шлиссельбурга», — с упавшим сердцем подумал Милорадович. Если трон все-таки займет Николай, а не старый друг и покровитель генерала Константин, то его погладят железными когтями.
— Я выполняю свой долг, мадам, — с достоинством произнес Михаил Андреевич. — И обязан предотвратить кровопролитие, неминуемое, если вместо известного наследника на престол взойдет узурпатор.
3 декабря 1825 года.
Утром 3 декабря из Варшавы прискакал Рыжий, еще больше запутавший ситуацию. Константин поручил ему сказать, что подтверждает отказ от короны. При этом сам цесаревич брату не присягал и Варшаву к присяге не привел. Только слепой не заметил бы подвоха.
Никс близорукостью не отличался. Чуть только ему донесли, что Михаил в городе и с дороги сразу отправился к беременной жене, великий князь подхватил Александру под руку и поспешил к ним.
— Ты сдурел? — встретил его Рыжий самым недружелюбным образом. — Что за спектакль вы устроили? Константин не хочет быть царем. Вопит, что его удавят, как батюшку. Но у тебя-то остался здравый смысл? Что тут будет, если вы еще потянете пару недель? Революция?
Александру и Элен ошеломила бурная вспышка великого князя.
— Вы понимаете благородство Николя в ложном свете, — попыталась защитить мужа Шарлотта.
Никс досадливо дернул бровью.
— Дамы, ступайте в зимний сад.
Когда стеклянные двери за ними закрылись, крик возобновился.
— Ты струсил! Признайся, струсил!
— У меня в залоге было три женщины и четверо детей. Как бы ты поступил на моем месте?
О, на его месте! Все горазды кулаками махать. Михаил снова взвился, назвал брата «якобинцем» и отправился к матушке. Никсу ничего не оставалось делать, как плестись к кабинету Марии Федоровны и ждать, пока его высочество накричится теперь уже в присутствии царицы-вдовы.
Однако Мария Федоровна умела унять свое дитя парой веских фраз.
— Поцелуйте брату руку за то, что ваша жена, как и все мы, до сих пор жива. Город набит войсками. И они, по сведениям генерал-губернатора, подозревают измену.
— Но я не понимаю…
— Вы многого не понимаете, — оборвала государыня. — Ваш брат стоит на углях. И может в любой момент потерять голову.
Она распечатала письмо Константина и, пробежав его глазами, горестно вздохнула.
— Это фиговый листок. — Бумажка выпала из ее рук. — Что он пишет? Не хочу, не буду! Как ребенок перед тарелкой каши. При теперешней ситуации ему следует приехать в Петербург и гласно объявить о своем отречении. Или на худой конец прислать манифест. Которому тоже неизвестно, поверят ли?
Опираясь на руку сына, императрица вышла из комнаты к Николаю.
— Преклоните колени перед Константином. Он подтверждает свое отречение.
Великий князь поднял на мать усталый, измученный взгляд. Его все допекли.
— Прежде всего, — произнес он с известной долей дерзости, — я хотел бы знать, за что благодарю брата? За то, что он, позабыв о долге, твердит свою волю, невзирая на опасность? Чья жертва больше? Того, кто отвергает корону? Или того, кто принимает в подобных обстоятельствах?
Ему было больно. Но Мария Федоровна не позволила сыну долго жалеть себя.
— Прекратите философствовать, — твердо сказала она. — Считаю за благо просить его высочество о немедленном приезде сюда и издании манифеста. Только так можно предотвратить взрыв.
Когда матушка удалилась, Михаил сел на кушетку рядом с Никсом.
— Ты ничего не помнишь, — задумчиво произнес тот. — Тебя всю дорогу несли на руках.
— Куда? — не понял Рыжий.
— В Зимний. Тебе было три года. Госпожа Ливен могла взять на руки только одного. А мы с Аней бежали за ней по снегу. Мы хотели спросить, куда она нас тащит. Темно и страшно. Деревья большие, скрипят. А за спиной во дворце шум. Топот, крики. И думаешь, спрятаться бы за липу, сесть в сугроб, авось, тебя не найдут.
Михаил вздрогнул. Он действительно не помнил событий той мартовской ночи, когда воспитательница великих княжон графиня Ливен вошла в их спальню, шепотом приказала одеваться, взяла за руки и по винтовой лестнице вывела в парк. Они пешком прошли весь путь от Михайловского до Зимнего. То-то радости было после промозглого замка оказаться в своих любимых постелях, с игрушками. А назавтра сказали, что папа уехал…
— Там было так холодно, — произнес Николай, — что на подоконники ставили свежеиспеченный хлеб, чтобы он впитал сырость. Накануне нас отослали с ужина рано. Ты сидел в углу и ни с кем не хотел играть. Рыл в кадке с пальмой ямку и закапывал там оловянного гренадера. Когда няня спросила, что ты делаешь, ты отвечал: «Хороню отца». Тебе запретили, но ты не унимался. Впрягал лошадку в повозку, вез солдатика и снова закапывал…
— Никс, прекрати! — Рыжий обнял брата за плечи.
— Ты понимаешь, что Константин просто боится?
Михаил с усилием кивнул.
— А обвиняешь в трусости меня.
— Я не поеду снова в Варшаву. Я останусь с тобой.
Николай покачал головой.
— Уезжай. Если что, уцелеет хоть кто-то из нас.
— Но у меня здесь жена…
— Я постараюсь, чтобы все прошло мирно. Да и не будут же они воевать с женщинами!
Варшава.
«Дорогой Константин!
Мы ожидаем Вас с крайним нетерпением. Совершенная неизвестность о Ваших действиях порождает самые нелепые слухи. Присутствие Ваше здесь необходимо, чтобы развеять тягостные обманы, которым легко поддается простой народ. С Божьей помощью мы сохраняем порядок. Но приезжайте, приезжайте как можно скорее! Умоляю!
Николай».
Его высочество повертел в руках лист и отложил в сторону. Уголки его губ дрогнули. Тяжелые, бульдожьи брылы затряслись. Пусть теперь попляшут! Они сами загнали себя в угол. Матушка может писать что угодно, он с места не двинется.
«Добрый Константин!
Гнет моей скорби увеличивается с каждым часом, ибо от Вас нет вестей. Приезжайте, ради Бога! Я стою перед Вами на коленях. Ваш долг — быть здесь!»
Мария Федоровна всегда знала долг каждого! Жаль, забыла о своем, когда сговорилась с Александром лишить второго сына короны. Теперь ему протягивали венец на золотом блюде. Нет, он подождет. Пусть Петербург накалится как следует. Слова об его отречении — бомба, брошенная в Преображенский полк. Посмотрим, как брат потягается с гвардией.
В день, когда Варшавы достигло роковое известие, Константин заперся у себя в спальне. Всю ночь он рыдал. Слезы были искренни и горьки. Как бы ни обидел его Александр, теперь вспоминалось другое. Детство. Юность. Страх ареста перед убийством отца. Они оба не знали. Не хотели. Не могли удержать. Потом на старшего лег крест. А младший не особенно умел ему помочь. Ни темпераментом, ни склонностями он не напоминал государственного человека. Может, Александр из жалости хотел, чтобы чаша сия миновала Константина?