Читать интересную книгу Анализ личности - Вильгельм Райх

Действительно, это понятный язык. Необходимо только услышать его, а не применять <шоковую терапию> для лечения таких расколовшихся людей. Здоровый человек закрывает шторы в своей комнате, когда ему мешает яркий солнечный свет. Старая болтливая дева рассказывает неприятные истории о любовных парах, потому что ее организм не может выносить возбудимости, которая вызывается в ней функционированием любви вокруг нее. Биопатический фюрер убивает миллионы людей, потому что он не может выносить любого выражения нормальной жизни. Преступник убивает того, кто провоцирует в нем чувство человечности. Шизофреник погибает эмоционально и биофизически...

Пациентка впала в состояние кататонического оцепенения на том же сеансе и была отвезена домой одним из ее родственников.

На следующий день больная проглотила крест, который носила на шее. Она пришла на сеанс с сильной болью. Сначала она только положила крест в рот. Затем <он сам по себе провалился...> Она намеревалась этим действием <угодить Богу>. Она хотела пойти на высокую гору, протянуть свои руки к небесам; тогда Бог бы приблизился и обнял бы ее.

Таким образом, ее сильное желание половых объятий было замаскировано в форме психической иллюзии быть обнятой Богом.

Я предложил ей поесть. Она взглянула на дырки в хлебе и сказала: <Там глаза, которые смотрят на меня...>

Ее отвезли к врачу, который сделал ей ренггеновский снимок, крест был в желудке. Врач знал об оргонном терапевтическом эксперименте и не собирался отправлять ее в клинику. Но все усилия были напрасны. В моей долгой карьере врача-исследователя я видел много людей, которые предпочли бы умереть, вместо того чтобы признать восприятие своего биоэнергетического потока ощущений, и меня не удивило то, что больная предпочла лечь в психиатрическую клинику, чтобы не допустить в своем организме полного полового возбуждения.

На следующий день я получил отчет от ее брата, который присматривал за ней:

<Я впервые осознал некоторые изменения в ее поведении, когда она попросила свою мать уйти и сказала, что сама приготовит что-нибудь поесть. Я позже узнал, что она настояла на том, чтобы ее мать покинула дом. Она что-то готовила, а затем взяла стакан и ударила его об раковину. Он не разбился, тогда она попробовала ударить по нему маленьким совком, но безрезультатно. Я подумал, что она может поранить себя, поэтому подошел и предложил разбить стакан за нее. Она дала мне стакан, который я разбил. Она подняла осколки и осторожно положила их в ведро.

Во время обеда не было никаких происшествий. Она наблюдала за мной; у нее был странный взгляд. После еды я пошел принять душ. Затем внезапно, в то время как я мылся, она появилась в ванной с большим кухонным ножом в руке. Она была полностью обнажена. Впервые я видел ее обнаженной.

Я спросил, для чего ей нужен нож. Она сказала, что воспользовалась им, чтобы открыть дверь, подняв щеколду. Затем она положила нож вниз под умывальник и посмотрела на меня. Я притворился, что продолжаю мыться, но внимательно следил за ней. Она стояла, ничего не говоря, и смотрела на меня. Я попытался поговорить с ней, но безуспешно. Внезапно она вскочила на край ванны, обхватила руками мое горло и попыталась погрузить меня в воду. Мое горло было в мыле, и поэтому ее сжатие было не сильным. Я схватил ее за руки и спросил, почему она так делает. Она сказала, что она хотела увидеть меня под водой; некоторое время стояла, рассматривая меня, а затем ушла.

Когда я вышел из ванной, она была в другой комнате. Света не было, и она сидела во мраке. Я не вошел в комнату, а только слушал настолько внимательно, насколько мог. Через некоторое время я услышал звук плача. Из-за чего она плакала, я не мог сказать и, подождав еще немного, пошел посмотреть, что она делает. Она вырвала полностью все страницы из Вашей книги <Функция оргазма>. На ней сейчас был купальный халат, и она продолжала ходить по комнате в темноте. Затем она взобралась на сундук в прихожей и стояла там в кататоническом состоянии, в руке была сигарета. Приблизительно через десять минут, в течение которых она стояла неподвижно, я позвонил доктору, чтобы спросить, что делать. Он предложил, чтобы я снял ее с сундука и подвел к телефону, чтобы она поговорила с ним. Я взял ее и стащил ее вниз. Она довольно легко поддалась, но когда я понес ее к телефону, начала брыкаться и настаивать, чтобы я ее отпустил. Я сделал это. Она надела халат и села поговорить с доктором по телефону. Я оставил ее одну, уйдя в другую комнату.

Доктор посоветовал ей принять две таблетки снотворного и лечь спать. Но после разговора по телефону ей стало значительно лучше и она сказала, что хотела бы посетить некоторых своих замужних подруг, с которыми у нее была назначена встреча. Мы вместе пошли навестить их и хорошо провели вечер. Несмотря на то, что она была еще не совсем здорова, я ее прекрасно понимал. Когда мы добрались домой приблизительно в 2 часа ночи, она приняла две таблетки снотворного и пошла спать.

Она проспала все воскресенье и отказывалась вставать, даже для того чтобы поесть и сходить в туалет. Наконец в понедельник утром она встала, но в тот день не пошла на работу>.

Через несколько часов после того, как я получил этот отчет, мне позвонила пациентка. Она хотела <что-то сделать, но не могла сказать мне что...> Я достаточно хорошо знал состояние пациентки, чтобы быть уверенным, что она не сделает ничего ужасного. Я знал, что укоренившийся шизофренический механизм вырвался наружу и все еще продолжал прорываться; что она делала кое-что специально, но знал также, что ее привязанность к лечению и ее уверенность во мне были достаточно сильны, чтобы удержать ее от опасных действий. Элемент взаимного доверия имел большое значение в наших отношениях. Она пообещала мне, что отправится в клинику в случае необходимости; я должен был поверить ей, чтобы закончить лечение. Нельзя вернуть шизофреника в нормальное психическое состояние, если не поддерживать его нормальную структуру и не рассчитывать на нее. Она знала, что я доверял ей, и это была наиболее сильная гарантия против опасности суицида. Дальнейший ход лечения, так же как и окончательный результат, подтвердили правильность этого положения.

После обеда того же дня мне позвонил ее брат: она полностью разделась, вновь взобралась на сундук и оставалась там в положении статуи, она сказала ему, что она богиня Изида.

Час спустя ее брат позвонил снова: она все еще стояла там неподвижно; очевидно, она не могла двигаться. Я посоветовал ему не горячиться и сказал, что она переживает определенную эмоциональную ситуацию, что содержание ее вне клиники, если это вообще возможно, является довольно важным условием успешного лечения, но он может вызвать скорую помощь, если почувствует, что ситуация опасная. Ему не пришлось вызывать скорую помощь.

Я также попросил его звонить всякий раз, когда будут изменения к худшему. Он не звонил до послеобеденного времени следующего дня. Пациентка пошла спать прошлым вечером сильно измученной. Сейчас, в 4 часа дня, она была все еще в постели и не хотела вставать. Ее мать упорно пробовала стащить ее с кровати. Я сказал им, чтобы они позволили больной поспать: она была явно истощена и нуждалась в отдыхе после сильного напряжения, которое она пережила.

Пациентка проспала до послеобеденного времени третьего дня, а в шесть часов вечера пришла ко мне. Она <была в больнице, чтобы снова остаться там, но больница была закрыта>. Я сказал, что ей нужно возвратиться в больницу, если она будет чувствовать в этом потребность. Она сказала, что не знает, может она вернуться туда или нет. Она боялась, что ей окончательно станет хуже, если она вернется. Я согласился с тем, что эта опасность была довольно велика.

В ходе этого сеанса, после сильного приступа, стало совершенно ясно, что она была очень близка к полному кататоническому расколу. Но я никогда не видел раньше такую ясность и такое здравомыслие при кататоническом состоянии. Обычно прояснение здравомыслие возвращаются после снятия ката-тонического оцепенения путем сильного гнева. Здесь никакой гнев не наблюдался - с неподвижностью боролось здравомыслие. Какая функция победит? Я не знал; никто не мог бы сказать.

Ее кататоническая неподвижность была очень сильной, но она очень хотела общаться со мной, разговаривать со мной, рассказывать о том, что в ней происходит. Она говорила очень четко, но очень медленно, каждое слово выходило наружу с огромным усилием. Выражение ее лица было подобно маске; она не могла шевелить лицевыми мышцами; но ее глаза не были затуманенными, напротив, в них был огонь здравомыслия и понимания. Ее речь. хоть и медленная, была четкой и упорядоченной, логичной и по существу.