– Глупая,-сказал он Ладе,-отцепись. Что же ты, днем и ночью будешь держать меня за руки? Я не мальчик. Решил и выполню.
Теперь уже мог вступить хор беспомощных экранных гостей.
– Стыдно вам, Гхор,-сказал Том.-Самоубийство – это трусость. Всегда вы были для нас примером, а теперь скажут…
Нина добавила:
– Гхор, вы подумайте о Ладе. Она так вас любит, молодость отдала вам.
И Сева высказался:
– Двести миллионов часов стоило ваше спасение. Вы обязаны возвратить долг.– Сева хитрил, конечно, надеясь выиграть время. Он отлично знал, что человек не способен отработать столько. Лишь выдающееся открытие можно было бы оценить в двести миллионов часов.
– Плевать мне на долги,-сказал Гхор.-Оставьте меня в покое, моралисты.
Он молча старался отстранить Ладу. В наступившей тишине Ким произнес уныло:
– Часы-то мы поможем вернуть Ладе. Я, ты, Том с Ниной. У нас сил не хватит-тогда обратимся к молодежи всей Земли. Не в том дело. Гхор ведет себя неправильно… неблагодарно…
В отличие от Севы Ким не притворялся и не хитрил. Просто, по обыкновению, самое трудное-выплату долга-он взвалил на себя. Но именно его слова показались Гхору вескими. Не мог он допустить, чтобы ктолибо, Ким тем более, выплачивал его долг. Да еще Обращался бы к посторонним: “Подсобите беспомощной вдове Гхора!”
– Черт побери все ваши расчеты!-крикнул он.– Гхор сам, без посторонней помощи, выплатит долг. Вернет двести миллионов. И уйдет. Все. Видеть вас не хочу.
Он шагнул к балкону, оставив на полу Ладу. Открыл дверцу глайсера.
– Лада, беги за ним, не оставляй! –крикнула Нина.
Дверца не захлопнулась. Лада успела проскользнуть в кабину. Четверо друзей с невыключенных экранов глядели в опустевшую комнату.
ГЛАВА 37.
СВЕТОВОЙ БАРЬЕР
Кадры из памяти Кима.
Осенний вечер. С реки тянет сырой просадок, чуть пришептывают сосны над обрывом, вата тумана висит над камышами. А в заречье, над тульской низиной, встает великолепное звездное небо. Так редко видишь его над городами, там оно забито, заглушено освещением.
Вот звездный охотник Орион целится в крвснорогого Тельца.
Правее и ниже Овен; большое воображение нужно, чтобы увидеть там барана. А еще ниже и правее, над самым горизонтом. Кит. Туда летит Шорин.
Которая из звездочек Tay?
Опять затерялась родная Земля в крошеве звезд, и Солнце со временем стало звездой немножко поярче других. Железо-никелевая гора с полыхающими дюзами повисла в звездной пустоте, как будто замерла. Движение стало неприметным. Только впереди красные звезды становились желтее, а сзади желтоватые краснели, да мелькали цифры на светящемся табло: сегодня скорость-двадцать тысяч километров в секунду, завтра-. двадцать одна тысяча, к концу месяца – двадцать пять тысяч, через два-пятьдесят тысяч. Ускорение нормальное, и тяжесть привычная, как на Земле. В железных норах, в гулких коридорах идет размеренная жизнь: делают зарядку, завтракают, измеряют фотографии, пишут научные труды, смотрят на мигающие глазки машин, спорят, мечтают…
Месяц… другой… третий… полгода…
Скопление газовых облаков миновали благополучно. Километровая толща железа надежно оградила путешественников от радиоактивности. Вскоре астероид превзошел рекорд дальности, потом рекорд скорости. Половина скорости света, пятьдесят пять процентов, шестьдесят процентов… Скорость росла, масса росла…
А потом вмешалась неожиданность довольно неприятная.
Даже не стоит называть это неожиданностью. Проявилась относительность массы и времени, их зависимость от скорости. Об этой относительности знали давным-давно, вывели ее формулы чисто математически.
В математике получалось изящно и гладко: корень, под корнем разность. Если разность бесконечно мала, масса стремится к бесконечности, время-к нулю. Летишь быстрее, живешь медленнее, годы превращаются в минуты.
Что получилось на практике?
Верно, со скоростью росла и масса. Росла масса электронов и ядер, масса атомов, молекул, вещей, людей. Оказалось, что рост массы был первопричиной всех изменений.
Вещи становились массивнее и перемещались медлительнее. Медленнее двигались руки и ноги, ложки и вилки, мышцы глаза и ионы в нервах, медленнее поступали отчеты в мозг и приказы мускулам из мозга, медленнее двигалась кровь в жилах и молекулы в клетках. Время как бы замедлялось.
И все бы шло хорошо, если бы на свете существовала только механика, если бы все изменялось пропорционально массе.
Даже в электричестве пропорциональности уже не было.
Электроны двигались медленнее, и сила тока падала, как ей и полагалось, пропорционально. А напряжение не падало, оставалось прежним. И все электрические приборы: указатели, реле, автоматы-начали разлаживаться. Одни срабатывали раньше, чем нужно, другие позже.
К счастью, в их ошибках была своя закономерность. Приборы можно было отрегулировать заново.
А что получилось с температурой?
Масса молекул росла,– стало быть, скорость их падала. Но падала скорость,-это, значит, падала температура. Все жидкое стремилось застыть, все газообразное – стать жидкостью. Пришлось добавить энергию на плавители, пришлось усилить отопление. Приборы-то переключили – людей невозможно было переключить.
Люди оказались самыми чувствительными термометрами. Немели пальцы, стыли руки и ноги, вялые и озябшие астронавты стучали зубами, кутались в одеяла, топтались у отопления, никак не могли согреться.
И один за другим тянулись к врачу за лекарствами. Просили подбодрить сердце, чтобы оно энергичнее проталкивало отяжелевшую кровь.
И тут еще подвела прочность.
Ведь прочность зависит от сечения. Масса-то росла, рос груз, приходящийся на каждую нитку, проволоку, стенку. А сечение оставалось прежним.
Перегорали провода… падали подвешенные лампы, рвались вращающиеся детали из-за возросшей центробежной силы. Для каждого прибора делали перерасчет, ставили детали потолще. Приборы можно было укрепить. Беда в том, что человек не поддавался перерасчету.
Химик Вагранян был лучшим гимнастом в экипажа.
Солнце он крутил на турнике десять раз подряд, на ЗСМЛР с ним сравнились бы немногие. Но тут он обжег руку, неделю не подходил к снарядам. Наконец выздоровел, прибежал в спортивный зал, прыгнул с разбега на турник… и сорвался с криком. Мускулы у него лопнули на руках, не выдержали удвоенной нагрузки.
Мускулы лопались не у многих, у всех рвались стенки сосудов под напором густеющей крови. Синяки появлялись под кожей от самых легких ударов. Кровоизлияния в легкие, в сердце, в мозг. Три тяжелых инфаркта, два паралича. И гипертония у всех до единого, вплоть до самых молодых.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});