порицать его поступки или позволять ему пользоваться какими-либо привилегиями. В первый раз, когда директор вызвал меня, я сказал ему, чтобы он отстранил его от занятий. Во второй раз мой отец замел следы.
И так продолжалось все последующие разы.
Мой отец — причина, по которой Киллиан так и не усвоил урок. Он продолжал вытаскивать его из неприятностей, чтобы не запятнать фамилию Карсон, даже когда я говорил ему, что он только делает его еще более неприкасаемым.
— Что плохого в том, чтобы быть неприкасаемым? — спросил мой отец, не моргнув глазом. — По крайней мере, он будет могущественным.
Мой старик всегда заботился только об этом — о силе. Не имело значения, как она была достигнута, лишь бы фамилия оставалась в престижном положении.
Излишне говорить, что я не был с ним согласен, и тот факт, что Киллиан перестал звонить мне и начал ходить к своему деду, положил начало разрыва между нами.
Однако я впервые слышу эти слова, а точнее, бомбу, которую он бросил только что.
Я стою к нему лицом.
— Что ты только что сказал?
Его плечи напряглись, а выражение лица — самое дикое из всех, что я видел. Он теряет контроль.
Я чувствую это.
Он, должно быть, тоже это чувствует.
Но он по-прежнему говорит тем же вечно непринужденным тоном.
— Я слышал тебя той ночью, когда мне было девять лет и я избил того парня, который обзывал Мию. Мама была в депрессии, пила вино поздно вечером на кухне, и ты пришел, чтобы найти ее. Я был прямо за дверью, когда ты сказал ей, что у тебя должен был быть только Гарет и что я дефективный. И знаешь что? Я слышал, как мама злилась, слышал, как она говорила тебе, чтобы ты никогда больше так не говорил, если любишь ее, но твои слова — единственное, что я помню. Спасибо за прекрасные детские воспоминания, папа. Ты ненавидишь меня всем своим существом, но ты должен быть благодарен. Если бы эти слова были направлены на твоего золотого мальчика, у него бы развилась травма. Разве мы все не должны быть благодарны, что я не нейротипичный гребаный слабак?
— О, Килл. — Рейна делает шаг к нему, но он поднимает руку.
— Оставь меня, мама. Я не хочу слышать, как ты его защищаешь.
— Мне жаль, малыш. — Она хватает его за руку. — Мне жаль, что тебе пришлось слышать это и думать, что я боялась тебя из-за инцидента с мышами. Мать не может бояться своего собственного ребенка. Единственная причина моего ужаса тогда была в том, что я поняла, что ты похож на кого-то из нашего прошлого. Кто-то, кого мы с Ашером любили всем сердцем, но в итоге он нанес нам удар в спину. Поэтому он тоже сказал те слова. Мы знали, что есть вероятность рождения ребенка, который унаследует гены этого кого-то, и это случилось с тобой. Ашер сказал, что у нас должен быть только Гарет, но это я хотела еще одного ребенка, я всем сердцем хотела тебя, Килл. Я знаю, что его слова были неправильными, но он даже не имел их в виду. Это было из-за гнева. Ашер любит тебя так же сильно, как и Гарета, Килл. Но это ты отдалился от него.
И теперь я знаю, почему.
Не потому, что отец замел следы вместо меня, и не потому, что я думал, что, возможно, он меня недолюбливает.
Оказывается, он искренне меня недолюбливает.
Укол боли взорвался за моей грудной клеткой и распространился по всей груди. Я не могу говорить, даже если бы захотел, поэтому мне нужно время, чтобы привести в порядок дыхание.
Взгляд Гарета мечется между мной и его братом, словно он не может поверить в то, что слышит.
— Так это теперь моя вина? — Киллиан разражается жестоким смехом, а затем он угасает так же резко, как и начался. — Ух ты, мам, я чувствую, что меня сейчас обстреливают, и тебе это определенно не идет.
— Разве ты не помнишь, как ты перестал проводить время со своим отцом? Ты даже перестал обнимать его при приветствии и часто уходил из-за стола первым. — Она смягчает свой голос.
— Это потому, что он предпочитает своего золотого мальчика.
— Неправда, — говорит Гарет. — Всякий раз, когда мы приглашали тебя с собой, ты отказывался.
— Прости меня, если мне не нравится проводить время с отцом, который никогда не хотел меня.
— Киллиан, — зову я, и он медленно поворачивается ко мне лицом, челюсть сжата.
Он думает, что мы снова собираемся воевать, что это будет еще одна драка, и я буду отстаивать свою родительскую позицию, снова подавляя его.
Я кладу руку ему на плечо, и он напрягается, готовый к удару или к тому, что, как он думает, я сделаю.
— Мне жаль.
Его глаза немного расширяются, и это единственная реакция, которую он демонстрирует, но прежде чем он успевает подумать об этом дальше, я продолжаю.
— Я не знал, что мои слова, какими бы импульсивными они ни были, произведут на тебя такой эффект, и я прошу прощения за то, что не изучил причину, по которой ты методично прервал отношения со мной. Но если тебя это утешит, дело не в тебе, сынок. Твое поведение напомнило мне болезненные воспоминания и молодого горького меня, и я плохо на это отреагировал. Это не твоя вина, а полностью моя. Мне жаль, что я не смог стать для тебя лучшим отцом.
Рейна тихо плачет, а Гарет держит ее за плечо, прижимая к себе.
Киллиан сужает глаза, но жесткость исчезла.
— Ты дважды извинился.
— И что?
— Ты никогда не извинялся раньше. Ни перед кем.
— Я сделал это однажды перед твоей матерью, и я сделаю это снова перед своим сыном. Моя семья, члены моей семьи — единственные, перед кем я буду извиняться, когда это необходимо. И, Килл?
— Да?
— В моих глазах вы с Гаретом ничем не отличаетесь, даже немного. Я суровее с тобой только потому, что у тебя более суровый характер.
Он пожимает плечами.
— Гарет тоже может быть занозой в заднице. Просто ты этого не замечаешь.
— Эй! — протестует мой старший сын.
Рейна улыбается со слезами на глазах и гладит его по груди.
— Я хочу семейных объятий.
А потом она обнимает всех