— Давай уже как-нибудь… ну… это.
— Это? — серьёзно переспросил он.
Потом ржали, конечно, потому что не смеяться было никак нельзя.
«Это» вышло неловкое. Сначала я ни с того ни с сего застеснялась, как будто до этого мы занимались чем-то исключительно целомудренным, а теперь вдруг на сцену вышла кошмарная порнография. Потом Арден засуетился и попытался натянуть презерватив не той стороной: понадобилось какое-то время, чтобы прекратить безудержный поток дурацких нервных шуток про великое разнообразие других вещей, которые он мог бы в своей жизни перепутать. Когда Арден, наконец, отошёл от этого происшествия, выяснилось, что резать ладонь ножом мне не страшно, а засовывать в себя посторонние предметы — очень даже: я начинала нервно отползать и ойкать даже раньше, чем он меня касался.
— Я больше не буду, — покаянно пообещала я. — Зажмурюсь и буду лежать!
Арден пыхтел и страдал.
Наверное, если бы он не смотрел на меня вот так, сияющими глазами, могло бы быть грустно и жалко. Но мне было, по большому счёту, почти всё равно, что именно, в каком темпе и насколько успешно мы делаем: мне просто нравилось быть с ним, щекотать его шею ресницами, цепляться за напряжённые плечи. Ливи, чуть выпив, любила толкнуть телегу: секс — это, мол, про принадлежность и про власть, но я не чувствовала ни того, ни другого; для меня он был про совместность и про то, что, пока ты на неверных ногах переходишь ущелье по раскачивающемуся подвесному мосту, кто-то ждёт тебя на другой стороне и готов протянуть руку.
А утром, причёсываясь у окна, разглядывая ёлки и глупо улыбаясь, я поняла: этот хитрый, бессовестный лис всё-таки пробрался как-то под кожу, заполнил собой мысли, приучил к себе. Немедленно захотелось его стукнуть, но Арден как раз подошёл сзади и приобнял, так, что я опустила голову ему на плечо и растаяла.
— Мне кажется, я что-то к тебе чувствую, — робко сказала я.
Он довольно ухмыльнулся и чмокнул меня в нос.
lxv
— Представляешь, — горячечно тарахтела Ливи, гремя чем-то перед орущим ребёнком, — у Малой всё-таки есть совесть! А ну-ка отдай, заррраза!..
Пришлось отодвинуть трубку от уха: где-то там, по другую сторону телефонного провода, Марек зашёлся душераздирающим криком. Настоящий колдовской ребёнок и будущее Рода Бишиг, он обладал способностью совершенно нечаянно, вякнув что-то на изначальном языке, приводить к некому подобию жизни плюшевых зверей, — а вякал он всякий раз, когда ему становилось скучно. Последние пару месяцев Ливи спала урывками и приобрела привычку иногда, закатив глаза, глухо стонать: «девки, не рожайте никогда».
Крик оборвался так резко, как будто провод всё-таки лопнул.
— Ливи?..
— Я здесь, — неожиданно чётко отозвалась Ливи.
На секунду я ужаснулась, что она убила ребёнка. Потом в трубке раздался какой-то бряк и жизнерадостное причмокивание, а дорогая подруга как ни в чём не бывало похвасталась:
— У Марека вылезла вторая пара резцов. А ещё он научился управлять всеми головами химеры отдельно! И эта его тварь уже, можно сказать, ходит!
— Ух ты, — без энтузиазма поддакнула я. Как по мне, пока химера умела только беспорядочно сучить лапами, она была даже как-то симпатичнее.
Плюшевую химеру ребёнку подарила ливина властная бабушка, и была она кошмарно уродливая, в лучших традициях Бишигов. Тем не менее, Марек пришёл в восторг и делал с химерой страшные вещи. Ливи вслух громко надеялась, что однажды «эту гадость» всё-таки придётся выкинуть, а сама с завидным терпением пришивала змеиные головы обратно.
«У меня тоже такая была в детстве, я с ней спала до самой свадьбы, — виновато пряча глаза, говорила Ливи. — Их шьют на островах специально для наследников Рода…»
В общем, странные они ребята, эти колдуны.
— Так вот! Я говорила уже? У Малой есть совесть, представляешь?!
Не то чтобы я считала наличие у Пенелопы совести чем-то кардинально удивительным, и всё же уточнила:
— А почему ты так решила?
— А, ну так я же узнавала про папу, — беззаботным голосом сказала Ливи, снова чем-то звеня, — ну, чтобы его выкопать и построить ему какую-нибудь там халупу на отшибе, чтобы, ну, в земле не гнил, а то всё же неприлично. И я в общем звонила, сперва в тюрьму, потом в ментовку, потом в прокуратуру, ну, поорала там маленько, и выяснилось, что Малая-таки немножко принцесска!
— Она его забрала?
— Да если бы! Она отгрохала ему под столицей целую башню! Не такую чтоб прям и не так чтоб сама, но башню! И даже флюгер туда воткнула, представляешь?
— Ух ты, — второй раз за разговор не нашлась я. — Это вроде как… хорошо?
— Да это зашибись! Меня ж бабуля, когда я дверью хлопнула, лишила содержания. Обратно приняла, но денег я у неё брать не стала, вот ещё! И моих хватило бы на ямку в граните, а башня — это серьёзно!
Я промычала что-то восхищённое, и Ливи принялась в подробностях живописать прекрасную похоронную башню.
Колдуны выходят из рода, а после смерти возвращаются в него, — на земном уровне это выглядит так, что у всякого рода есть грандиозный, часто многоэтажный, склеп, где в огромных каменных ящиках медленно разваливаются и тлеют замотанные в многослойные ткани тела. Перед погребением с трупа снимают посмертную маску, а затем аккуратно сбривают волосы и отнимают уши. Всё это хранится там же, на тяжеленном надгробии: маска, коса и заспиртованные уши, и каждую неделю члены рода спускаются