— А ее-то пошто, ить она уже не егошняя баба, — разводили сельчане руками.
— Знать, и к ней есть дело. Без дела не возьмут.
Варя, как всякая неискушенная в таких делах баба, все честно рассказала: и про Евдокима, и про побег, и про пистолет, который она купила у надсмотрщика. Чего таить, что было, то было.
— Но Андрей в убивстве не виноват. Ежли что, то виновата я. Я дала ему тот пистоль" а он передал Сурину.
— Этого и хватит, гражданка Силова, чтобы вас судить.
— За что, ить они шли нас убить? — крикнула Варя.
— Они государевы люди, а вы преступники, кому-то вас надо же ловить.
— Ловить, но не убивать.
— А ежли вы убегаете, то как быть? Просить, чтобы остановились? Вот и ваш бывший муж сбежал, что с ним делать?
— Не знаю, — вконец запуталась Варя. — Но его вам не поймать. Живым не дастся. Кто побывал на каторге, тот туда больше не пойдет.
— Да, но он приходил к нам.
— Тогда ему было трудно. Ладу в жизни не было, вот и пошел. Сейчас он при жизни. Меня берите, а его не трогайте. Во всем, что было, — виновата одна я. Только я. И побег, и Сибирь, и каторга — все на моей совести. Даже тот проклятый дед Исайя. Я перешла ему тропинку и все сломала.
— Каяться будете потом, когда вместе Сядете снова на Скамью подсудимых. Тебя будут судить как сообщницу.
— Судите. Абы народ не осудил, вашего суда не боюсь, — выпрямилась Варя, гордая, зло сверкая глазами — Непонимающие вы люди, чего же с вами говорить! А Андрея вам еще надо поймать!
Горел костерок. Андрей сидел на сутунке клена, рядом прилегла Софка. Запах трав пьянил. Алексей прилег за костром, так виднее, если кто вздумает подобраться к друзьям. Андрей ровно говорил:
— Вот ить как случается, живешь, радеешь за землю и люд и не знаешь, какая напасть вьется за твоей спиной. Пошел, во всем сознался, будто оправдали, снова за свое. Нет, кто один раз оступился, тому уже не встать на ноги. Так и будет ковылять, а следом вина невиноватая. Правильно сделали, что бежали, не побежи, то столько бы еще наскребли, что не откреститься, не отмыться. Теперь можно на меня свалить, что было и что не было. Все мое…
Задумался, потеребил бороду, снова заговорил:
— Эко земля-то велика! А ладу-то на ней нету! Одно понял, когда промерял ее ногами, что не земля живет для человека, а человек для земли. И жил бы, ежли бы не теребили душу, не рвали тело… Как там наш Иванка?
Андрей до боли любил Иванку. Такой же белокурый, кудрявый, находчивый и шустрый. Ненавидят его братья по отцу. Василий уже не раз наводил ружье на мать и Иванку. Да трусил выстрелить, Про каторгу много наслышался.
— Чует мое сердце, что здесь растет жестковатое племя. Ожесточатся люди, то манзы жить не дают, то хунхузы, то еще какая-то нечисть. Может, оно и к лучшему: не охляют, не захиреют.
— Ваши не захиреют, а наши все погибнут, — сказал за костром Тинфур — Вы будете жить, а мы погибнем.
— Заладил: "погибнем, погибнем", будто мы не защищаем вас. Помогаем, сколько силов есть. Я бы на месте ваших властей тех, кто выращивает мак и собирает опий, всех бы приговаривал к смерти. Ваших людей сгубит опий.
— И манзы, и опий.
— Морочает, как бы дождь не пошел. Давай сгоношим Шалашик, пока еще не стемнело. У меня на дождь дюже болит спина.
По тропе раздались шаги. Шли двое, шли скорым шагом. Остановились, начали подкрадываться.
Беглецы схватились за ружья.
— Эй, кто вы? — Спросил неизвестный.
— Люди, подходите, ежли нет злого умысла.
— Убери, Исак, ружье, русские.
К костру шагнули два бородача. Андрей пристально посмотрел на коренастого мужика. Тихо спросил:
— Уж не Степан ли ты Бережнов? Что-то сходное есть в обличье. Не ты ли меня нровожал до тракту?
— Многих обиженных я провожал, привечал, а кончилось тем, что нас предали. Окружили наш скит жандармы, был бой. Ладно мы там наколотили вражин. Сожгли скит и в бега. Дело привычное. Енисей, Даурия, а уж потом сюда. Живем второй год в тиши да райском песнопении. До рая-то далеконько, но жить можно. А все началось с того, что забрел к нам однова мужик с бабой, порассказал нам про Беловодское царство, мечту заронил, сам сгинул, его наш предал, а мы двинули по его думке, по его следам.
— Степан, аль не признаешь меня? Ить я и есть тот мужик.
— Исайю знал?
— Он зашиб мою бабу камнем, а я по запарке его зарезал.
— Тогда ты и есть, Андрей Силов, ежли память не продырявилась?
— Он самый.
— Рад встрече. Знать, выжил? Дважды рад. Ить через тебя мы здеся.
Андрей коротко рассказал про свои мытарства. Степан молча выслушал. Смахнул слезу, проговорил:
— Евстигней во всем виноват. Сожгли мы его на костре. Всяк сказал, мол, смерть предателю. Где-то мыкается со своим двоедушием в аду. Не позавидуешь. А сейчас пошто здесь?
— Бежим в тайгу. Жандармы снова на каторгу зовут, да что-то не хочется, — усмехнулся Андрей.
— Айда к нам. Все пошли. Как дружка звать?
— Алексей Тинфур. Свойский человек.
— Пошли, у нас не пропадете, — уговаривал Степан Бережнов.
— Нет, Степан Алексеевич. Уставы у нас разные. Не будем путаться под ногами. А вы чего бродите по тайге?
— Землю Познаем. Нам ить на ней жить, а раз жить, то надо знать, куда какая тропинка течет.
— Хунхузы не беспокоят?
— Пока нет. Стороной обходят. Русских они побаиваются.
— М-да, сказали бы, что с вами встренусь, то не поверил бы.
— Земля тесна, Андрей Феодосьевич, Я бы тоже вруну уши надрал, скажи он мне, что встренемся. Да не дичись ты, Алексей. Имя-то наше. Понашенски-то говорит аль нет?
— Говорит, — усмехнулся Алексей Тинфур — Не удивляйтесь, я с русскими почти с пеленок. Они мне как братья. Еще ни один русский, кроме Лариона, меня не обидел, не был врагом.
— Рад, что наш язык знаешь, — знать, и души наши познал. Давайте гоношить шалашик, дождь в ночь будет, — сказал Бережнов и первый пошел драть кору.
Сбоку хлопотала речка. Споро построили шалаш, заварили чай, поужинали, потек мирный разговор.
Бережнов рассказал, как они спустились на шельях в Студеное море, потом вошли в Енисейскую губу, поднимались по Енисею до Байкала.
— Остались бы там, но земля студеная. Решили бежать до Беловодья. Умирали дети, старики и старухи, мужики, но никто не роптал. Уверовали люди в то, что есть Беловодье, на том и держались. Только Беловодья-то не нашли. Нет его. Ибо дальше море, а за морем чужие страны. То нам ведомо доподлинно. Жаль, конечно, но жить здесь можно. Раз у вас пристав с казаками, то и у нас тоже будет. А бежать, как поняли мы, дальше-то некуда. Придется тоже ладить с ними, брандахлыстами, куда денешься, — заключил Бережнов, наставник раскольничьей братии — Не дай мы бой, сдайся мирно, то меньше бы мук хватили. Но без боя не обошлось.