Действительно, серьёзным обвинением против Комитета У.С. могло быть расходование государственных денег на партийную работу. Это и было отмечено Старынкевичем [«Допрос». С. 192J.
Картина порядков в распоряжении казёнными средствами в Уфе, по выражению Кроля, была «ужасающая»: «Я охотно допускаю, что злоупотребления самих руководителей в личных целях если и были, то были не в крупном масштабе, но нельзя не отметить общей язвы революционных правительств, которые считали, что они, эти временные органы или их партии, и государство — одно и то же. Беззаконное в ускоренном и упрощённом порядке (не возиться же с канцелярщиной и буквоедством!) распоряжение казной не могло не нарушать возможности правильного контроля, а следовательно, и не влечь неизбежного казнокрадства со стороны подчинённых органов. Давать щедрой рукой деньги своей партии, своим партийным газетам эсеры, по крайней мере, считали вполне государственным делом. Будущий историк найдёт, несомненно, немало такого и в деятельности Сибирского правительства» [с. 162].
История пока таких материалов не обнаружила[692], и приходится заниматься рассмотрением того, что есть. Нельзя признать нормальным то, что обнаружила ревизия учреждений финансов, ведомства Сов. упр. вед. в Уфе[693]. Ревизия была произведена ещё при Директории (16 ноября), когда областное правительство должно было сдать при ликвидации свои дела, вице-директором Общего отдела Мин. фин. Крестовским. Результат ревизии был в своё время опубликован в «Заре» и в «Правит. Вест.» [4 дек., № 14]. Данные эти, касающиеся ассигновок чехам на «развёртывание русско-чешских частей» (3 млн), несмотря на запрещение центральной власти, ассигновок на «зарубежную работу» (2 млн), на «неотложные надобности», на «неопределённые расходы, выдачи Правительству Башкирии» (3 млн) («беспримерное ассигнование», по мнению ревизии), перепечатаны Гинсом в его книге[694], поэтому ограничиваюсь достаточными коротенькими выдержками, относящимися к последним дням существования Совета упр. ведом., который отчасти тоже превратился в один из штабов противоколчаковской акции: ему в эти дни стала в Уфе принадлежать «полнота власти».
«19-го г. Веденяпин, управляющий Вед. иностранных дел, — констатировала ревизия, — предъявил чек на один миллион рублей, но встретил решительный отпор со стороны представителей Министерства финансов, указавших, что они не могут допустить расхищение государственных средств в столь тревожное время и притом на совершенно неизвестные и неопределённые цели. Тогда Совет упр. ведомствами пошёл по проторенной большевиками дорожке и арестовал лиц, заграждавших доступ к государственному сундуку, а затем на свободе вынул из отделения государственного банка 5.000.000 рублей… Несмотря на категорические приказы Министерства финансов отправить из присланных Омском в подкрепление Уфимского отделения 16 миллионов руб., 5.000.000 руб. в Оренбург, представители последнего денег не могли получить ввиду того, что Совет управления ведомствами решительно воспретил исп. об. упр. Уфимским отделом государственного банка произвести эту отсылку…
Заслуживают также внимания и расходы Совета в связи с военными обстоятельствами. Сумма последних за время с 10 октября по 8 ноября составляет в общем 14.901.352 руб. 54 коп., причём свыше 9.560.000 руб. ассигновано в один день 7 ноября. Из приведённой суммы уполномоченному Совета на поддержание партизанских отрядов с развёртыванием их в полки отпущено 4.500.000 руб. Ген. Войцеховскому на поддержание русских частей, работающих на фронте, — 2.000.000 р. и упол. чехословацкого Нац. Совета на поддержание русско-чешских частей — 3.000.000 руб. Столь щедрые ассигнования на поддержание и развёртывание партизанских отрядов и батальонов всерос. Учр. Собрания в полки становятся особенно симптоматичными, если припомнить, что эти ассигнования последовали вслед за известной «грамотой» В. Чернова о необходимости иметь в своём распоряжении батальоны совершенно особого и специального назначения. Мало того, Совет упр. ведомствами считал себя вправе снимать ценности с эшелонов, эвакуируемые казначействами отделений Государственного банка, — таким путём ему удалось захватить 36.000.000 руб., и все они израсходованы вышеуказанным порядком».
В этих ассигновках была ещё одна характерная черта: ассигнованные суммы тотчас же брались в казначейства и, по выражению ревизора, «бесследно исчезали». Ревизор иллюстрировал деятельность агитационного культурно-просветительного отдела (кстати подлежавшего расформированию по распоряжению Болдырева), который получил в середине октября ассигновку в 4½ млн и на текущем счету которого было лишь 16 р. 60 коп…. Также прав был ревизор, отмечая, что все деньги в значительной степени шли на агитацию против Правительства (газеты «Народ» и «Народное Дело»).
Никаких опровержений данных ревизии нам не попадалось… Она бесспорно дала обличительный материал, который можно было использовать в политических целях. Новое Правительство этого не сумело сделать или не хотело. И в том и в другом случае показательный суд над виновными не мог служить в пользу Правительства, так как несерьёзные данные дискредитировали и то серьёзное, что могло быть представлено на суд общественного мнения.
2. Ультиматум Семёнова
Ошибкой считает Будберг оправдание виновников переворота, ещё большей тактической ошибкой, по мнению Гинса, было производство Волкова в ген.-майоры, а Красильникова и Катанаева — в полковники: «Даже при невозможности вменения ему (Волкову) политического проступка, он должен был быть не награждён, а, наоборот, наказан» [II, с. 36]. Плохой, действительно, симптом, когда правительство вынуждено идти на компромисс, считаясь с настроением кругов, в руках которых так или иначе были значительные вооружённые силы. В таких условиях всегда появляется опасность создания своего рода преторианцев, которые будут предъявлять, когда нужно, свои счета к оплате[695].
Омские казачьи круги — омская «атаманщина» — могли быть во время суда над Волковым и его соучастниками взбудоражены протестом и ультиматумом, которые предъявил Семёнов Правительству. До этих пор молчавший забайкальский атаман, лишь только был обнародован приказ о назначении суда над виновниками переворота, реагировал телеграммой на имя Колчака, в которой заявил, что Колчак не имеет права предавать виновников суду, и требовал выдачи их в своё распоряжение. Быть может, подчёркнуто пришлось пойти на награду оправданных по суду, чтобы успокоить разгоревшиеся страсти[696]. Это производство, возможно, преследовало и другие цели. Опасный в Омске, Волков был отправлен в Читу с миссией убедить Семёнова в государственном вреде его выступления — Семёнов заявил, что он не признает Колчака. Есть, однако, одно неразрешимое пока противоречие. В работе Парфенова напечатан приказ «по казачьим войскам» временного управл. воен. мин. ген. Сурина о производстве Волкова и др. в следующий чин «за выдающиеся боевые отличия». Дата приказа 19 ноября, т.е. одновременно с назначением чрезвычайного суда. На нём есть странная пометка: «секретно». На мой вопрос и Старынкевич и Гинс, которые, казалось бы, должны были знать об этом секретном приказе, решительно отвергли его возможность… Большевицкие историки не всегда точны и аккуратны в печатании материалов, которые могут дискредитировать их политических противников[697]… Сомнительно, однако, то, что Колчак имел непосредственное отношение к этому производству.
Упомянутый протест Семёнова грозил новому Правительству большими осложнениями, так как за Семёновым стояли японцы, весьма неодобрительно относившиеся к перевороту [Уорд. С. 90]. Первое столкновение с Семёновым я предпочитаю рассказать словами Колчака. Этот своеобразный мемуарист почти всегда более точен в передаче фактов, чем иные «документы». Документы в сборнике Зензинова рассказывают семёновский инцидент более колоритно на основании официозной информации штаба воен. Сиб. отдельной армии в иркутские газеты, но в этой информации так много путаницы и противоречий, что она требует больших поправок и — не всё ещё может быть проверено[698].