мертв – доктору Монбардо, из Артемара. Если он мертв – герцогу д’Аньесу. Если он мертв – главе государства».
Увидев почерк Робера Коллена, господин Летелье не смог сдержать слезы. Он открывал фермуары дрожащей от нетерпения рукой и говорил:
– Он был так предан, что готов был без раздумий принести себя в жертву! Несчастный!.. Его похитили два месяца назад, еще до появления этого квадратного пятна!.. Два месяца плена из-за любви к Марии-Терезе!.. Увы! Он так о ней мечтал! И ведь мечтам этим все равно не суждено было сбыться: моя дочь, вернись она к нам, скорее вышла бы за герцога, нежели за него… Быть может, в такой ситуации смерть для него – лучший выход… Но посмотрим, что он мне пишет… Ну, что еще?..
– Простите, мсье, – промолвила вошедшая консьержка, – здесь внизу господа, которые говорят, что ждут вас.
– А! Машина! Так и есть!.. Видишь ли, Каликст, мне совершенно необходимо увидеть эту гонку… Я и так уже опаздываю… Вот что: ты едешь со мной. Прочтем дневник по дороге. Идем же, идем, на переодевание нет времени… Робер, мой славный мальчик! Какая потеря! Какая потеря!..
Вокруг автомобиля, среди разгуливающей толпы, столпилось около сотни зевак. Эта роскошная, с четырьмя ковшеобразными сиденьями, гоночная машина интриговала их своей длиной и приземистостью; серая, словно торпедоносец, она управлялась двумя водителями в защитного цвета униформах; лонжерон ее был украшен лентой цветов французского триколора, а вместо фар были два вымпела цветов уже аэроклуба, организатора соревнования.
Водители сняли фуражки. Один из них протянул мсье Летелье белую нарукавную повязку официального комиссара.
– Если не поспешим, мсье, – сказал он почтительным тоном, – непременно опоздаем к началу, точно вам говорю.
Но для господина Летелье гонка уже отошла на второй план, и едва зарычал двигатель мощностью в девяносто лошадиных сил и автомобиль, не жалея покрышек, сорвался с места, астроном начал читать мсье Монбардо то, что почерком четким и робким, по крайней мере – на первых страницах, набросал для него карандашом Робер.
Он дошел до пятой строки, когда один из водителей, облаченных в униформу цвета хаки, обернулся:
– Думаю, нет смысла ехать на площадь… Точно вам говорю: народ просто обезумел… Нам никогда туда не добраться. Если мсье не против, мы могли бы проехать через площадь Согласия и улицу Руайяль, а потом – по большим бульварам. Так мы увидим, как они пролетят, да и к выезду из Парижа доедем быстрее… Точно вам говорю.
– Поступайте как знаете, – сказал астроном и возобновил прерванное чтение.
Глава 9
Дневник Робера Коллена
Читатель прочтет дневник Робера Коллена в том виде, в каком господин Летелье прочел его мсье Монбардо в автомобиле господина д’Аньеса, посреди парижской толпы[52].
4 июля, три часа пополудни.
С момента моего похищения прошли сутки. Пока что видел так мало, что и писать особо не о чем. Рассчитываю вести дневник, в который буду вносить все увиденное, и доставить его тому, кто сможет воспользоваться моими сведениями для освобождения пленников. Доставить! Но как? Не знаю… Итак, вчера, в три часа (вчера – это значит в среду, 3 июля), я стал жертвой сарванов. По доброй воле. Я давно уже разгуливал по окрестным полям и горам один, но они, похоже, меня не замечали. Наконец вчера, пересекая Форестель (луг на полпути между Гран-Коломбье и Вирьё-ле-Пти), я услышал, как ко мне приближается, спускается знакомое гудение.
Оно было не громче стрекотания кузнечиков и казалось весьма отдаленным. Я поднял глаза, но в небе ничего не увидел. Мое сердце производило больше шума, чем сарваны и кузнечики. Столь долгожданный момент пугал меня.
Конечно, у меня имелось кое-какое представление о том, что меня ждет, но крайне смутное… Я знал, что буду поднят в воздух, очень высоко (вследствие чего облачился в самую теплую одежду), и ожидал, что под воздействием насоса или силы притяжения взлечу к какому-нибудь воздушному шару или другому спрятанному на расстоянии летательному аппарату, когда вдруг был грубо схвачен сзади за торс и приподнят чем-то вроде гигантской руки, твердой и сильной.
Я отчаянно завертелся в попытке повернуться лицом к агрессору, я отбивался как мог, но все было тщетно. В это время то, что меня держало, притянуло меня назад, к себе, и отпустило. Вот только я не упал. Между моими ногами и землей оставалось пространство в несколько сантиметров.
Раздался необъяснимый хлопок. Гудение усилилось, к нему добавились другие звуки, но только их теперь я и слышал – никаких больше кузнечиков. Тогда, проклиная свое безрассудство, обезумев от страха, я попытался спастись, но тотчас же наткнулся на некую невидимую стену. Метнулся в противоположную сторону: та же преграда.
Словно какой-то гипнотизер внушил мне, что отныне на моем пути всегда будет возникать препятствие; словно воздух затвердел вокруг меня, по-прежнему оставаясь прозрачным, я действительно поверил во внушение, главным образом – по причине взмывания ввысь, напоминавшего мне те спиритические опыты, что до сих пор считались надувательством.
Все это длилось не больше секунды.
Внезапно некая, не поддающаяся оценке сила, неистовая и неумолимая (идущая откуда-то снизу, из-под моих подошв), вытолкнула меня в воздух. Будто сама земля выбросила меня в небо. Я был чем-то вроде выпущенного пушечного ядра…
Будучи совсем один посреди этого пространства, я стремительно поднимался вверх, практически вертикально…
Внизу луг Форестель выглядел уже жалким пятнышком в центре огромного, беспрестанно увеличивавшегося круга, а гора Коломбье словно сплющилась. По причине моего быстрого восхождения круг – то есть Земля – казался движущейся воронкой, все точки которой стремились к середине, всасываемые неким центральным водоворотом. При виде этой вызывающей головокружение, отвратительной впадины меня едва не стошнило. Головокружение меня буквально парализовало. Если вначале я отчаянно жестикулировал, как те люди в Шатели, пытаясь вырваться из рук этого невидимого врага, то теперь меня сковал страх перед этой пучиной пучины, – я с ужасом думал о том, как буду падать в эту бездну, если вдруг загадочная сила перестанет действовать.
Я заметил, что сижу на корточках. Сижу? На корточках?
Но где, на чем? На некоей бесплотной, но тем не менее твердой платформе – бесплотной и тем не менее реальной, ирреальной и, однако же, материальной, – платформе, которая не существовала, но вибрировала, да-да – вибрировала! Пошевелиться, чтобы проверить приборы, которые я захватил с собой, в том числе барометр, было просто невозможно.
Тем не менее пусть не сразу, но я собрался с мыслями.