всего, что она видела, она имела полное право дать ему пощечину, назвать его лжецом, пожелать смерти и ещё чего похуже.
Она не была какой-то никсианской девчонкой, которую Кэл притащил домой против её воли. Она была его сестрой — его скорбящей, напуганной, разгневанной сестрой. И вместо того, чтобы помочь ей, он играл с ней, дразнил её и манипулировал ею, и сделал всё ещё более запутанным и ужасным для неё.
Нет. Он ни капельки не мог винить её за это.
Он бы тоже хотел убить его.
ГЛАВА 57
ЭЛИАС
Элиас ненавидел соль.
Её вкус покрыл его язык, липкий морской воздух высушил кожу, натянув её. Пот, стекающий по его лицу, не помогал. Ему заменили цепи, подвесив его к потолку вместо того, чтобы пригвоздить к земле — новый уровень наказания, думал он, пока не наступила ночь.
Уровень подземелья был слишком близок к морю, а стены не могли сдержать океан. Каждую ночь комната наполнялась водой, поднимаясь вместе с луной настолько, что прилив хлестал Элиаса по шее, лунные лучи угрожали ослепить его. Рыба клевала его тело всю ночь напролёт, как будто он был новинкой в ряду никсианских приманок.
Из-за живого кошмара было трудно смотреть в глаза охранникам по утрам, особенно когда те, с кем он делил свой барак, были на смене, выглядя настолько полными ненависти и предательства, что он не был уверен, что переживёт день, чтобы снова встретиться с океаном ночью.
Всё, что он мог сейчас сделать, это ждать.
Сорен покинула его камеру вчера с выражением, которое он абсолютно ненавидел, и ненавидел ещё больше, потому что он был причиной: пустое, безжизненное выражение, в котором было меньше жизни, чем в некромантских трупах. Как будто он высосал из неё остатки решимости, и теперь она просто выполняла свои обязанности, безнадёжная девушка с безнадёжными глазами.
Но Вон был прав в том храме. Он должен был отпустить её, пока она не убила себя, пытаясь спасти то, что уже было мертво.
Он должен был отпустить. Потому что Сорен никогда бы этого не сделала.
«Осталось совсем немного», — сказал ему торжественный шепот, голос, который жил в самой сердцевине этой гноящейся раны, становясь всё громче и громче с каждой порцией яда в его теле. Голос, в котором звучали интонации жрицы и холод могильной грязи. «Осталось недолго, малыш. Ты готов?»
— Пока нет, — пробормотал он в ответ. — Ещё немного. Ровно столько, чтобы увидеть дом в последний раз.
Боль ударила и пошла рябью, распространяясь, как камень, брошенный в колодец, волна за волной сотрясая его тело, пока всё, что он мог сделать, это напрячь каждую мышцу и стиснуть зубы, отказываясь кричать, когда агония пронзила каждую вену и кость.
Действительно, уже недолго. Как только начиналась невыносимая боль, оставались считанные дни до смерти укушенного никсианца.
Они должны были скоро уехать — сегодня или завтра. В противном случае не было никакой гарантии, что он вернётся.
Громкий, ужасный лязг распахнувшейся тюремной двери отвлёк его от боли — Сорен вернулась. Он нетерпеливо вытянул шею, готовый, сердце подскочило к горлу, когда он мельком увидел рыжие волосы… затем снова ухнуло в живот, когда Каллиас завернул за угол, спотыкаясь и с затуманенными глазами.
— Чего ты хочешь? — пробормотал Элиас.
Каллиас нахмурился. Его коса была наполовину распущена, длинные пряди свободно свисали, а на серой тунике красовалось тёмно-бордовое пятно. От него волнами исходил запах старого винограда.
Должно быть, это какой-то трюк, способ заставить Элиаса ослабить защиту. Каллиас почти всегда был готов, всегда всё контролировал. Не может быть, чтобы принц, на самом деле, просто забрёл в подземелье пьяным.
— Я… не знаю, — медленно произнёс Каллиас, слова сливались воедино, тяжёлая невнятность делала его почти невозможным для понимания. — Я думал, это моя комната.
Элиас решил не указывать принцу — который, судя по покачивающейся походке, был вполне законно пьян, — что королевские покои находились на совершенно противоположной стороне дворца и поднимались по длинной-предлинной лестнице.
— Ну, это не так, так что убирайся.
— Это мой дворец, тупица, и ты в нём заключённый, — пробормотал Каллиас, но приглушённый смешок испортил его хмурое выражение, его босые ноги шлёпали по мокрым доскам дорожки через океанскую тюрьму, пока он шёл к камере Элиаса.
Принц осторожно опустился, крепко упёршись ладонями в доски, затем обхватил руками согнутые колени.
— Ты всё испортил, ты знаешь.
— Знаю, — устало сказал Элиас.
Если принц был здесь только для того, чтобы пьяно позлорадствовать, он собирался закрыть глаза и притвориться, что его на некоторое время не существует.
— Слушай, я немного занят умиранием, так что, если ты не возражаешь…
— Я не с тобой разговариваю.
Элиас моргнул. Посмотрел на камеру рядом с ним слева, затем направо.
— Я здесь единственный.
Каллиас сделал длинный драматический жест, несколько раз покрутив пальцем, прежде чем направить его на себя.
— Нет, нет. Проблема здесь во мне. Не всё связано с тобой, Эли.
— Это не моё имя.
Каллиас застонал, отмахиваясь от него.
— Достаточно близко. Я принц, я могу называть тебя так, как мне нравится, — затем, после паузы, он добавил: — Крестьянин.
Элиас нахмурился.
— Я не крестьянин.
— Обидчивый, обидчивый.
Каллиас ухмыльнулся, но в этом не было ничего весёлого. Он откинулся на своих ягодицах, уставившись на что-то над головой Элиаса, и эта ухмылка медленно превратилась обратно в хмурый взгляд — более мягкий, печальный.
— Солейл теперь ненавидит меня. И я это заслужил.
— Да.
— Ты не должен быть груб с человеком, который может убить тебя одним словом.
— Ты также не должен лгать девушкам о том, что она твоя покойная сестра.
Глаза Каллиаса обострились сквозь винный туман, и он наклонился вперёд, встретившись взглядом с Элиасом с такой внезапной ясностью, что Элиас немного откинулся назад от напряжения.
— Это не было ложью. Она злится не из-за этого.
Элиас нахмурил брови.
— Тогда почему…
— Из-за тебя, почему же ещё? Мы не сказали ей правды о яде Гадюки. Она была так одержима поиском лекарства, и мы не знали, что она сделает, если узнает, что его нет, и Финн сказал… и я просто… — Каллиас пожал плечами, отводя взгляд, его плечи поникли. — Мы не хотели потерять её снова.
Грудь Элиаса болезненно сжалась, изнывая сильнее, чем когда-либо болела его рука.
— Ты знал, что она уйдёт, если ты скажешь ей правду.
Каллиас сглотнул и потёр глаза, к нему вернулся затуманенный взгляд.
— Боги, мне нужно поспать. Я не знаю, зачем я тебе всё это рассказываю.
— У меня одно из таких лиц, — сказал Элиас,