«… Можно было бы, и по некоторым отношениям следовало бы для порядка, дать этим разбросанным чертам стройное единство, облачить в литературную форму. Но мы предпочли сохранить в нем (в журнале) живой, теплый, внезапный отпечаток мыслей, чувств, впечатлений, городских вестей, булеварных, академических, салонных, кабинетных движений, так сказать, стенографировать эти горячие следы, эту лихорадку парижской жизни; впрочем, кажется, мы и не ошиблись в своем предпочтении. По всем отзывам образованных и просвещенных людей, парижская хроника возбудила живейшее любопытство и внимание. Даже и тупые печатные замечания подтвердили нас в убеждении, что способ, нами избранный, едва ли не лучший. Вкус иных людей может служить всегда надежным и неизменным руководством, стоит только выворотить вкус их наизнанку. То, чего они оценить не могли, что показалось им неприличным, неуместным, то, без сомнения, имеет внутреннее многоценное достоинство, следовательно, не их имеем в виду в настоящем объяснении. Но мы желали только, по обязанности редакторской, приняв на себя всю ответственность за произвольное напечатание помянутых выписок, отклонить ее от того, который писал их, забывая, что есть книгопечатание на белом свете».
Впрочем, второй том «Современника» имеет преимущественно критический характер. Он наполнен разборами замечательных книг и литературных явлений, как своих, так и чужестранных. В нем находим отчеты о заседании Французской Академии, о «Наполеоне», поэме Кинэ, о войнах Цезаря, писанных Маршаном под диктовку Наполеона, о комедии Гоголя «Ревизор» и проч.
С жаром принялся Пушкин летом на Каменноостровской даче своей за приготовление нового тома журнала, которым еще недавно обещался деятельно заняться. Первые два номера, хотя и составлены были им, но печатались, как мы видели, без личного надзора издателя: только третий номер вышел под собственными его глазами [250] . Неутомимо работал поэт-журналист над материалами и содержанием новой книжки. Один из друзей, посетив его в воскресенье, застал его за статьей «Джон Теннер». Поэт работал над ней уже целое утро и, встречая приятеля, сказал ему, потягиваясь, полушутливо и полугрустно: «Плохое наше ремесло, братец. Для всякого человека есть праздник, а для журналиста – никогда». От пребывания его на даче Каменного острова осталось, однако ж, и несколько поэтических, последних песен его: «Подражание итальянскому», написанное 22 июня, «Молитва», написанная ровно через месяц, 22 июля, и несколько неизданных. Все они уже ознаменованы тем особым состоянием духа, которое в высоких образах, граничащих с религиозным эпосом, ищет пищи и удовлетворения себе. Заметно, что воображение поэта обставлено, так сказать, картинами исторического и духовного содержания и беспокойно живет между ними, еще выбирая предмет для полного поэтического усвоения. В неизданных стихотворениях можно видеть, как явления жизни начинают представляться мысли его той стороной, которая чем-либо соприкасается с исторической или религиозной идеей. 5 июня Пушкин начал стихотворение, первые строки которого здесь приводим:
Когда великое свершалось торжество
И в муках на кресте кончалось божество,
Тогда по сторонам животворяща древа —
Мария-грешница и пресвятая дева —
Стояли две жены
В неизмеримую печаль погружены!..
Картина в 6 стихах, мерно и величественно восстающая пред глазами вашими!.. Другая, ей подобная, писана в последнем месяце лета. В одну из прогулок своих Пушкин завернул на кладбище и 14 августа выразил впечатления свои в стихотворении, которое начинается стихами:
Когда за городом, задумчив, я брожу
И на публичное кладбище захожу…
Весь предмет, возбудивший сначала тяжелое и смутное волнение в душе его, тотчас же освещается кротким светом религиозной мысли и выходит уже преобразованный совершенно идеальным пониманием и представлением его. Исполненный тихой задумчивости, он в новом своем виде приносит с собой умиротворение всех требований и порывов:
… Но как же любо мне
Осеннею порой, в вечерней тишине,
В деревне посещать кладбище родовое,
Где дремлют мертвые в торжественном покое.
Там неукрашенным могилам есть простор;
К ним ночью темною не лезет бледный вор;
Близ камней вековых, покрытых желтым мохом,
Проходит селянин с молитвой и со вздохом;
На место праздных урн и мелких пирамид,
Безносых гениев, растрепанных харит —
Стоит широкий дуб над важными гробами,
Колеблясь и шумя!..
14 августа, 1836 г. Камен[ный] остр[ов]. Наконец, немного ранее, 5 июля, набрасывает Пушкин отрывок, где высказывает в чудных стихах все потребности свои как художника. Созерцание природы и наслаждение искусством признает он единственной целью своей жизни, пренебрегая и откидывая все другие, многоразличные цели, которые волнуют его современников. Он ставит цель положительно и твердо:
По прихоти своей скитаться здесь и там,
Дивясь божественным природы красотам,
И пред созданьями искусств и вдохновенья
Безмолвно утопать в восторгах умиленья… —
Вот счастье! вот права!
То же самое говорил он и прежде, но теперь мы уже знаем, что не прежнее вольное, артистическое наслаждение всеми явлениями жизни скрывается в его словах, но сближение с теми величавыми образами, которые предчувствовала и по которым томилась душа его…
В сентябре месяце вышел третий том «Современника». Постоянная работа лета не прошла даром, и Пушкин сдержал обещание. Третий том есть чуть ли не лучший том всего издания по разнообразию и существенности своего содержания. В нем, вместе со стихами Ф. Т[ютчева], Давыдова и Вяземского, поместил он собственные свои пьесы «Родословная моего героя», «Полководец», «Сапожник (Притча)». В прозе мы уже находим 7 статей Пушкина: «О мнении М. А. Лобанова», «Об «Истории Пугачевского бунта», «Вольтер», «Фракийские элегии», «Анекдоты», «Отрывок из неизданных записок дамы» и «Джон Теннер». В разборе книг мы извлекли уже, для напечатания в виде отдельных статей, его заметки «Об обязанностях человека» Сильвио Пеллико» и «О словаре святых, прославленных в российской церкви»; они проникнуты тем же нравственным чувством, какое овладело и умом его вместе с творческой его способностию, что в настоящем художнике почти всегда неизбежно [251] . Есть и несколько небольших полемических объяснений Пушкина в том же номере. Известный библиограф И. А. Бессонов прислал в «Современник» свои заметки на статью Гоголя «О движении журнальной литературы». Он противопоставлял некоторым обвинениям ее свои соображения и, называя ее программой журнала, ждал от «Современника» исполнения всех упущений в журналистике, как то: определения, что такое Вальтер-Скотт, французская литература, наши писатели и наша публика? Осторожный Пушкин сделал такую выноску к заметкам г-на Бессонова: «С удовольствием помещая здесь письмо г-на А. Б. [252] , нахожусь в необходимости дать моим читателям некоторые объяснения. Статья «О движении журнальной литературы» напечатана в моем журнале, но из сего еще не следует, чтобы все мнения, в ней выраженные с такою юношескою живостию и прямодушием, были совершенно сходны с моими собственными. Во всяком случае, она не есть и не могла быть программою «Современника»». В другой раз, отвечая на догадки журналов о программе журнала и цели его, он останавливается при иронической заметке одной газеты, что «Современник» будет только продолжением «Литературной газеты» барона Дельвига. С гордостию и чувством уважения к другу Пушкин подтверждает слова газеты: «Современник», – говорит он, – по духу своей критики, по многим именам сотрудников, в нем участвующих, по неизменному образу мнения о предметах, подлежащих его суду, будет продолжением «Литературной газеты».
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});