Чтения[9] стали событием, пусть и не очень громким. Почти все пропели песнь любви отцу, хотя временами она звучала фальшиво.
Я хотел бы воспользоваться определением Мераба Мамардашвили, когда он говорит о трагедии человека как конечного существа, решающего бесконечную задачу. И еще (его же): «Многим русским мыслителям пришлось писать свои книги перед лицом смерти», т. е. «философствовать в атмосфере, охваченной смертельной опасностью».
Вот это в полной мере относится к о. Александру. Он жил и трудился перед лицом смерти. Он решал бесконечную задачу и, кажется, решил ее.
30.09/01.10.91
Практически всегда, когда я общался с о. Александром, я испытывал чувство восторга. В этом не было ничего сентиментального. Как я теперь понимаю, это был религиозный восторг. Как всякий великий человек, он не сводим к сумме составляющих. В нем была какая‑то ускользающая тайна. Я думаю, что эта тайна и этот восторг связаны с одним и тем же — с духом. Дух дышит, где хочет, но Он почему‑то хотел дышать (всегда хотел) в этом теле, в этом человеке. Общаясь с ним, вы постоянно взаимодействовали с чудом.
Что такое чудо? Это вторжение мира невидимого в мир видимый, в наш мир. Это и вызывало восторг, который был именно религиозным по своей сути, хотя вы этого могли и не осознавать, да обычно и не осознавали.
15/16.10.91
По мнению о. Александра, разделение на конфессии — человеческое, историческое и условное.
20.10.91
Мгновенный переход от иронии к страстной религиозной мысли, и наоборот.
01.11.91
Вот мои записи (в сокращенном виде), сделанные во время Чтений памяти о. Александра 10–11 сентября.
Открыл Чтения митрополит Ювеналий. Говорил благостно, медленно, но с живым чувством. Прорывалось личное отношение к отцу: назвал его «героем духа». Отметил неизменный оптимизм и жизнерадостность о. Александра, порожденные его «глубоким религиозным и священническим призванием». Сказал о «необычности его пастырского подвига», о том, что его служение — «вопреки окружающему атеистическому миру». (Тут бы надо добавить: «и вопреки официальной церковности» — это еще важнее и еще мучительней.)
Сослался на слова отца в личной беседе: «Я ни на минуту не переставал писать, и когда мне было особенно трудно, я еще больше трудился». Оценка митрополита точна: «В этом сказалась глубокая вера».
Заметил, что о. Александр использовал возможность нести слово Божие, «может быть, как никто из нас».
Уже не в первый раз упомянул о том, что о. Александр «при его известности, таланте, обаянии» не соблазнился возможностью быть избранным народным депутатом. «Я бы отметил в этом отсутствие в нем греховного человеческого честолюбия, которое сидит в каждом из нас в большей или меньшей мере».
Вывод: «Его жизнь представляется очень цельной, устремленной к Богу и к служению людям».
Таким образом, митрополит Ювеналий понимает, с кем он имел дело. То, что он защищал отца и при жизни, ему безусловно зачтется.
Вяч. Вс. Иванов говорил о соединении науки и религии в творчестве о. Александра, который «был близок к русской религиозной философии, думавшей о единстве христианства в целом», и одновременно считал важным всё, в чем мировые религии не противоречат друг другу.
О. Александр «проявил и богословскую ученость, и человеческий ум, и мудрость». Замечательный богослов. Через его книги «молодые впервые приобщались к серьезной религиозной мысли». Его труды много значили для приобщения людей к Церкви и составляют «существенную часть духовной жизни страны».
Во многом благодаря таким людям, как о. Александр, в нашей стране (в отличие от Запада) нет антагонизма между наукой и религией. (Эта мысль Иванова представляется мне спорной: увы, есть такой антагонизм.)
Отметил также, что о. Александр «показал в своих сочинениях, каково реальное соотношение разных истин, какова их духовная перспектива». Считает, что эта, очень существенная, сторона мысли отца должна быть продолжена.
И еще: «Некоторые очень важные открытия современной физики (например, антропный принцип, согласно которому Вселенная с самого начала предполагает появление человека) важны и для развития основной мысли отца Александра о связи современного научного мировоззрения и православного взгляда на мир. Его сочинения — начало плодотворной линии в научной и религиозной мысли. В нем жил дух настоящего пытливого исследователя».
О. Александр Борисов. О нравственной чистоте Александра Меня: «Ни разу не слышал из его уст грубого или бранного слова». Его необычайная любовь к Богу. Другая его черта — противостояние злу. «Люди, ориентированные здраво в политическом смысле, открыты для Бога, здраво смотрят и на вещи религиозные». Тем не менее политика сама по себе о. Александра не увлекала — его интересовали те духовные процессы, которые были основанием политики.
О. Александр всегда стремился согласовывать свои действия с правящим архиереем, негативно относился к позиции Русской Зарубежной Церкви как наиболее консервативной и направленной вспять, к средневековью.
О. Александр о приходе к власти Андропова: «Наконец стремление тоталитарных сил захватить власть получило воплощение».
О Штейнере: «Если бы он не увлекся антропософией, был бы замечательный священник».
Отметил необычайную широту отца, его терпимость (но далеко не ко всему), целительность общения с ним, его невероятный демократизм, любовь к знанию и культуре, особенно русской.
Еще о терпимости. «Почему, любя свою Церковь, надо искать в чужой недостатки? К сожалению, сейчас эта позиция захватывает многих. Еще не успев ознакомиться с христианством, встретиться со Христом, уже получают инъекцию ненависти». О. Александр был верен своей конфессии, но не забывал: то, что объединяет ее с другими, безмерно больше того, что их разъединяет.
О личном мужестве о. Александра, особенно в последний год его жизни: «Он сказал тогда: «А вот этого я уже не смогу сделать, потому что через год меня убьют». Но это произошло через несколько месяцев».
Потрясающее свидетельство. Борисов полагает, что это было не мистическое знание, а знание определенных фактов. Все же, возможно, и то и другое.
Евгения Завадская (китаист, искусствовед, знала отца с 1962 г.): «Никогда не стремился к исключительности судьбы. История православия будет связана с его именем. Всегда ощущалось, что он в Пути, Истине и Жизни. Подлинная религиозность, приятие жизни как божественного дара, жизнерадостность».
Очень значительны (и созвучны мне) ее слова: «Его судьба идет по Писанию. Это тоже текст. Сбывается Писание». Речь идет о причастности о. Александра к Тексту (Писанию). Стал буквой в Книге жизни. «Оказаться буквой, «виноградной строчкой» в Книге жизни — это и есть бессмертие».
Я прочитал избранные «Строчки из дневника». Когда закончил, у многих — слезы на глазах. Ко мне подошла Завадская, сказала: «Это почти невозможно слушать» (от боли). Предложила отдать в журнал «Человек». Я почему‑то не отдал.
Зоя Масленикова. О непрестанной творческой активности о. Александра. Он только начинает по–настоящему жить в людях как закваска. Дело каждого из нас — писать о нем. Его книги войдут в сокровищницу русской духовной литературы. Привела его слова: «Чем силен дятел? Головой. Потому что головой он бьет в одну точку».
Юлий Шрейдер. О фундаменталистской позиции, особенно у христиан–неофитов, только что распрощавшихся с марксизмом. Это позиция человека, обладающего истиной, выраженной в вероучении. «У о. Александра — противоположная позиция: каждый богослов сам ищет истину, открывает ее для себя и для других. То же — у Фомы Аквината. Так же происходит и в серьезной науке: человек хочет вначале понять что‑то для себя». О. Александр понимал, что истина вероучения раскрывается постепенно. Бог вечен, но Он раскрывается во времени, Он абсолютен, но мы не можем объять Его. Весь шеститомник отца — история Богоявления. Теистическая позиция проста, но трудна, требует большого мужества для принятия.
Григорий Померанц. Об огромном историческом значении жизни и смерти о. Александра. «Оказавшись в условиях неоязычества, он пытался обосновать свой выбор духовного пути», не унижая другие конфессии. «О. Александр считал, что в духе различия между конфессиями в сущности ничтожны. Он сравнивал выбор вероисповедания с выбором жены. Это как бы брак. Выбирая свою жену, вы не умаляете достоинства другой женщины. Т. е. выбор вероисповедания не связан с тем, что другие вероисповедания стоят ниже. Это выбор любви, а не доказательств, и это является решающим. Нельзя доказать человеку, что он не любит, если он любит. Но остаться на уровне этого утверждения трудно: если полноты любви нет, то появляется необходимость доказательств».