Мысли так и бегут, сравнения, метафоры сами собой выскакивают из-под пера.
Журналисту надо буквально всюду поспевать. Спектакли, выставки картин, концерты и масса новых книг различных жанров: стихи, поэмы, романы, драмы, ученые сочинения — обо всем надо иметь свое мнение. Эрудиция настоящего журналиста должна быть безгранична. Виктор это понимает. Запасы образов из старинных легенд, мифов, из библии, из сочинений классиков, из современных романов и драм, груды фактов из всевозможных справочников и к тому же собственные впечатления — виденное своими глазами. Все это надо суметь мгновенно мобилизовать, расставить по местам и двинуть в бой.
Его многочисленные статьи о литературе посвящены и крупнейшим писателям — Лесажу, Вольтеру — и молодежи, которая только начинает свой путь. Пытаясь осмыслить пеструю литературную жизнь, Гюго уже видит, что современная ему французская литература бедна.
В заметках о литературе 1820 года он пишет: «Бедное наше время! Масса стихов, но нет поэзии, много водевилей, но нет театра… Когда же этот век даст литературу на уровне своего социального движения, поэтов, столь же великих, как и события?»
Он рецензирует в журнале не только художественные произведения, но и исторические труды. Чтение Тацита с детства развило в нем вкус к истории — Виктор перелистал десятки томов, посвященных истории Франции и других стран. Ему хотелось проникнуть в дух народов; изучая события прошлого, яснее понять современность. Но авторы многотомных сочинений, к сожалению, не всегда помогают в этом читателям; излагая факты, ученые мужи редко вникают в их внутренний смысл. «Большая часть наших книг по истории представляет собой не что иное, как хронологические таблицы и перечень фактов», — замечает Гюго.
Он прочел исследование Левека по русской истории. Судьбы России и ее роль в развитии исторических событий особенно остро интересуют многих людей Запада после войны 1812 года.
«В Европе сейчас три исполина — Франция, Англия и Россия, — пишет Гюго. — После недавних политических потрясений каждый из этих колоссов занял свою особую позицию и сохраняет ее. Англия продолжает удерживаться, Франция подымается вновь, Россия восходит. За одно столетие с удивительной быстротой выросло это молодое государство посреди старого материка. Его будущее чрезвычайно весомо для наших судеб. Не исключена возможность, что „варварство“ России еще обновит нашу цивилизацию… Это будущее России, столь важное сегодня для Европы, придает особую значительность ее прошлому».
Из трех объемистых томов материалов, напечатанных в журнале «Литературный консерватор» за пятнадцать месяцев его существования, два тома составляют оды, сатиры, статьи и обзоры, написанные Виктором Гюго, выступавшим под разными именами.
Конечно, далеко не все суждения молодого Гюго отличаются глубиной и зоркостью. Нередко он повторяет привычные мнения, поет с чужого голоса. И все же многие его статьи и рецензии обнаруживают не только поистине редкую для юноши его возраста эрудицию, но и меткость оценок, умение выделить значительное в произведении.
Гюго остро ощущает кризис, переживаемый французской литературой, и прав, говоря о ее бедности.
К началу двадцатых годов XIX века еще не выступили великие французские писатели, которым по плечу было осмыслить череду ошеломляющих событий предшествующего тридцатилетия, но уже появились первые предвестники будущего расцвета и обновления.
Когда прошло опьянение, вызванное «громом побед», когда поникли наполеоновские знамена и Франция вновь подпала под обветшавшее ярмо старого режима, протест и разочарование широких кругов стали нарастать с каждым годом. Возникали тайные общества, заговоры против монархии Бурбонов. В оппозиции к ней объединялись различные политические партии: республиканцы, либералы, бонапартисты. Уже распространялись идеи великих мечтателей Сен-Симона и Фурье.
Растущий протест отражался и в литературе.
В то время как Гюго строчил очередную торжественную оду или статью для «Литературного консерватора», его старший современник, сорокалетний Пьер Жан Беранже, сочинял новую политическую песню. Он хлестал, разил, высмеивал безмозглых «маркизов Караба», примчавшихся на тощих скакунах из эмиграции в родовые поместья, чтобы роскошествовать, высасывая соки из крестьян.
Задумал старый КарабаНарод наш превратить в раба.
Но народ должен восстать против жадной чванливой своры, Беранже мечтал об этом. Он призывал народы Европы объединиться в «Новый священный союз», противостоящий союзу королей и императоров. Из уст в уста передавались его вольные, искрометные песни.
Прислушивались французы и к голосу другого честного и смелого писателя. По всей стране распространялись памфлеты Поля-Луи Курье. Друг виноградарей и землепашцев, защитник трудового люда, он обличал угнетателей.
А из туманной Англии несся голос Байрона.
Гюго зачитывался его сочинениями. «Странствования Чайльд-Гарольда», стихи, южные поэмы… Они кипели гневом, ненавистью к миру тунеядцев, ханжей и палачей, к тому миру, где
Чулки драгоценнее жизни людской,И виселиц ряд оживляет картину,Свободы расцвет знаменуя собой.
В мрачном и горделивом байроновском герое как будто проступали черты сходства с Шатобриановым Рене. Горечь, разочарование, одиночество. Сходство и в то же время какое огромное различие!
Герой Байрона душой с теми, кто борется: с испанцами, отстаивающими родину от захватчиков-французов, с ткачами, в отчаянии ломающими машины, с помощью которых все больше закабаляют рабочих хозяева.
Герой Шатобриана глядит в прошлое, бежит от борьбы, ищет свободы лишь для себя одного. Ему мила католическая религия, с ее «таинствами» и лжечудесами, он окружает ореолом то, что ненавистно таким, как Беранже и Байрон.
Байрон был одним из первых в Европе революционных романтиков; Шатобриан — одним из зачинателей реакционного романтизма.
Современники, в том числе и молодой Гюго, не отдавали себе ясного отчета в существе этих различий. Термин «романтизм» вообще не имел тогда четкого содержания. Романтиками называли всех писателей, недовольных миром и собой, ищущих новые пути в литературе. Между тем поиски эти велись с разных сторон.
Не все ранние французские романтики шли вслед за Шатобрианом, хотя его и называли главой «новой школы». Во французском романтизме уже наметилась другая линия. Героини Жермены де Сталь смотрели не в прошлое, а вперед, пусть даже горизонты их и были ограничены. Эта писательница стояла на либеральных позициях. Их занимал и ее друг Бенжамен Констан, видный писатель и политический деятель, автор талантливого романа «Адольф» (1816). И госпоже Сталь и Констану были чужды феодально-католические устремления Шатобриана; взгляды их для своего времени были прогрессивны, хотя и далеки от революционности.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});