Читать интересную книгу Я дрался с самураями. От Халхин-Гола до Порт-Артура - А. Кошелев

Николай Ганин

штурман бомбардировщика

Лет 20 назад мне довелось побывать в Монголии с группой ветеранов, приглашенных на международную конференцию по случаю очередной годовщины боев на Халхин-Голе. Приехала в Улан-Батор и небольшая японская делегация — якобы историков, хотя они больше походили на кадровых разведчиков. Из их устя впервые услышал японскую версию событий 1939 года. То есть мы, конечно, догадывались, что их оценки должны отличаться от наших — но такой бесстыжей лжи, признаться, не ожидали. Мало того что японцы обозвали Жукова «учеником Чингисхана», так они еще имели наглость отрицать сам факт нашей победы на Халхин-Голе! Некоторые их утверждения были просто смехотворны — например, они хвастались, что сбили там 1300 советских самолетов, то есть раза в два больше, чем у нас было. Но и это еще не все. Японцы заявили, что главным виновником и зачинщиком войны якобы следует считать Советский Союз, что это мы были агрессорами! В японских учебниках события на Халхин-Голе до сих пор именуются «номонханским инцидентом» — по имени горы, находящейся на манчьжурской территории. То есть уже в самом названии содержится обвинение: мол, это наши войска, а не самураи вторглись на чужую землю.

Возложение венков к памятнику советским танкистам на Халхин-Голе (1979 г)

Но мы нашли способ поставить их на место. Когда по окончании дискуссии монгольские товарищи предложили съездить на место боев, я попросил их захватить с собой дальномер. И вот мы стоим на горе Хамар-Даба, где летом 39-го был командный пункт Жукова, слева возвышается гора Баин-Цаган, за которую шли самые жестокие бои, под нами течет Халхин-Гол, за рекой — сопка Ремизова, где были уничтожены остатки японской группировки, и лишь далеко на горизонте едва видна та самая гора Номон-Хан-Бурд-Обо, в честь которой японцы и назвали всю войну. Вот я и предложил им установить расстояние от Халхин-Гола до Номон-Хана при помощи дальномера — оказалось, около 30 километров. Тогда я и спрашиваю: так кто к кому залез в огород — вы к монголам или они к вам? Японцам крыть было нечем.

Но, несмотря на это, не только в японской, но и в западной литературе бои 1939 года продолжают именовать «номонханским инцидентом». В Советском Союзе чаще пользовались термином «пограничный конфликт». Но, по-моему, самое точное определение дал Георгий Константинович Жуков, который именно на Халхин-Голе превратился из командира в полководца, — он назвал те события «необъявленной войной».

Боюсь, сейчас ее впору именовать «неизвестной». Наша победа фактически забыта. Незамеченной прошла 60-я годовщина боев — здешние чиновники о ней даже не вспомнили. А вот в Монголии этот юбилей отмечали как национальный праздник. На Халхин-Голе установлено 24 памятника. В России нет ни одного.

Поколение победителей уходит. Нас, ветеранов Халхин-Гола, осталось совсем мало, всем нам далеко за восемьдесят. Но мы не можем спокойно смотреть, во что превратили нашу страну, на что променяли великое прошлое, не можем смириться с той ложью, которой потчуют нынешнюю молодежь. Правда, в последнее время предатели, погубившие Отечество, стали хитрее: прежде они открыто поливали наше поколение грязью — теперь выдают себя чуть ли не за патриотов, взяли моду нас «жалеть», плачут крокодиловыми слезами: мол, «советская власть лишила молодежь первой половины XX века детства и юности». Врете, «господа»! Наше поколение не знало в юности ни наркомании, ни дедовщины, мы гордились своей страной и были счастливы защищать ее, нас не приходилось тащить на призывные пункты с милицией, мы не прятались от воинской службы, а наоборот, считали призыв в армию большим праздником. А девчата даже сторонились тех, кто не служил. При всей своей занятости мы успевали и на танцы, и на свидания ходить, и целовались не менее горячо — правда, не на эскалаторах метро, а в более подходящей обстановке.

Так что у нашего поколения была счастливая юность. Работая на заводе, мы с друзьями закончили вечерний рабфак (рабочий факультет). К 8 часам утра в цех, по окончании рабочего дня, с 5 до 10 вечера, учеба — конечно, это было нелегко, зато по окончании рабфака меня как отличника приняли на исторический факультет Горьковского университета без экзаменов и, само собой, бесплатно. Параллельно я учился еще и на штурманском отделении местного аэроклуба.

По окончании института хотел преподавать историю в школе, но жизнь распорядилась иначе: меня призвали в армию и направили в Забайкалье, в учебный полк, штурманом-стажером скоростного бомбардировщика СБ. Тогда мы еще не знали, что доучиваться нам придется в боевой обстановке…

Бои на Халхин-Голе начались в мае 1939 года, а уже в первых числах июня нас, группу летчиков, штурманов и техников, посадили в военно-транспортный самолет, который взял курс на юг, в Монголию. Миновав границу, мы прильнули к окнам — внизу была голая степь без конца и без края, пологие холмы, редкие озера, иногда — юрты кочевников, гурты скота, огромные стада диких коз. Приземлились мы на полевом аэродроме возле городка Баян-Обо (помню, там было всего несколько саманных домиков и юрт), разместились в палатках. Здесь базировался 150-й полк скоростных бомбардировщиков, уже имевший некоторый опыт боевых действий. Командир полка майор Бурмистров оказался отличным летчиком, как и комиссар Ююкин, хотя «летающие комиссары» в то время были еще большой редкостью.

Первым делом нас, новичков, ознакомили с обстановкой — и только тогда мы осознали, что нам предстоит участвовать не в мелких стычках, даже не в пограничном конфликте, а в настоящей войне. Причем командование не скрывало от нас серьезности положения: японцы наступали большими силами, на первых порах им удалось захватить господство в воздухе, в нашем тылу вражеские самолеты гонялись за каждой машиной или даже отдельным человеком.

Однако, не смотря ни на что, нас не бросили в пекло сразу, без подготовки, на убой — еще около месяца мы проходили летно-тактическую подготовку, учились действовать в группе, привыкали к особенностям местности: ведь в голой безлюдной степи, где нет ни населенных пунктов, ни средств связи, ни дорог, очень трудно ориентироваться. Плюс ярчайшее солнце, слепящее глаза; плюс рефракция, искажающая действительность. Не говоря уж о постоянной угрозе налетов вражеской авиации.

Впрочем, в июне японские самолеты над нашим тыловым аэродромом так и не появились — зато по ночам нас атаковали целые армады комаров, которые в тех местах оказались очень крупными, а их укусы — на редкость болезненными: на теле появлялись опухоли, которые дико чесались, мешая спать. Но хуже всего была жажда. Июнь 1939 года выдался на редкость жарким — днем температура поднималась до 40 градусов в тени, а воды всегда не хватало, ее приходилось возить за десятки километров. Тут кто-то из нас и вспомнил, что солдаты Суворова при схожих обстоятельствах срезали с мундиров медные пуговицы и клали за щеку — медь вызывала повышенное слюноотделение, что облегчало жажду. А мы за отсутствием таких пуговиц пользовались медными пятаками — так что правду говорят: пятак порой ценится дороже золотого рубля.

До конца июня мы успели приспособиться к новым условиям, как следует облетать самолеты, притереться друг к другу. В экипаже нас было трое — пилот, стрелок и я, штурман. Штурманское кресло располагалось в носовой кабине, за прозрачным фонарем. Управление было дублированным, так что при необходимости я мог помочь командиру вести самолет, но основными моими обязанностями были навигация и бомбометание. Кроме приборов, рычагов управления и бомбосбрасывателя с кнопкой и предохранительной скобой, в кабине был установлен еще и спаренный пулемет, позволявший вести огонь не только по вражеским истребителям, но и по наземным целям. Наш бомбардировщик СБ-2 мог нести до 600 кг бомб, развивал скорость до 420 км/ч, максимальная дальность полета — 1000 км, потолок — 10 тыс. метров. По тем временам это была отличная машина — скоростная, выносливая, — хотя новейшие японские истребители уже способны были нас догнать, поэтому на бомбежку нас обычно посылали с прикрытием, а вот на разведку приходилось летать в одиночку. Правда, мы могли постоять за себя: на борту имелось 4 пулемета ШКАС калибра 7,62 — скорострельных, хотя и не очень надежных, да и «винтовочный» калибр оказался маловат для уверенного поражения воздушных целей. Впрочем, японские истребители были вооружены не лучше. Но главным недостатком СБ было отсутствии радиостанции — так что при групповых полетах приходилось объясняться, покачивая крыльями, а то и просто жестами: поднял руку — «внимание, делай как я», махнул направо или налево — значит, опасность в том направлении…

Бомбардировщик СБ

В конце июня к нам на аэродром приехал новый комкор Жуков, назначенный на эту должность вместо Фекленко, который не справился со своими обязанностями. Георгий Константинович нам сразу понравился — крепкий мужик, жесткий, строгий, решительный. Он сразу заявил: «Какого черта вы сидите в таком тылу» и приказал перебазировать полк ближе к линии фронта — как выяснилось, очень вовремя.