Важной и существенной была в данном случае достигавшаяся обменом справедливость распределения площади. В самом деле: зачем старичкам сорок два метра, которые им трудно прибирать и оплачивать?! И каково живётся семье, где одна дочь привела к себе за занавесочку мужа, вторая - студентка музтехникума - должна звучно готовить уроки, глава семьи проверяет вечерами тетради, его семидесятилетняя мать прикована болезнью к кровати, а зять чертит до двух часов ночи...
Разве могли быть какие-нибудь сомнения в том, что коммунальный отдел обязан был сейчас же разрешить этот обмен, отнюдь не доводя спор до суда! При разбирательстве дела в зале сидело человек сорок народа, и их настроение, их сочувствие было столь же недвусмысленно ясным, как и моё.
Но представитель горсовета настаивал на отказе в обмене. Он изобличал в истцах спекулянтов жилплощадью. Он был равнодушен к тому, что один из "спекулянтов" проработал 37 лет на железной дороге, а второй четверть века учительствует. Представитель горсовета ссылался на пресловутую "неравноценность жилплощади", хотя не мог не понимать, что равноценные площади никому вовсе и не нужно менять... Он опирался на свои крепкие запретные правила, не желая увидеть,что по сути своей они давно уже устарели.
В самом деле - кому нужны недовольство и муки учителя? Кому нужно, чтобы старичок оставался в двух комнатах, кстати, не изолированных и не подлежащих изъятию? Кому нужно, чтобы учителю или зятю его государство должно было предоставить со временем жильё в новостройке за счёт других, тоже тесно живущих людей? Ведь всё это ни с чем не сообразно, нелепо...
И вот я ушёл в совещательную. Оба нарзаседателя стояли за безоговорочное удовлетворение иска, а я... я думал о кассационной коллегии, о возможных подозрениях в пристрастии, о столкновении с районными властями, о десятках вещей, связанных с "незаконным" решением. И, решившись в данном случае благоустроить жизнь советских людей, вместо того чтобы ей помешать, я чувствовал себя смельчаком и героем.
И как часто приходятся мне по различным делам геройствовать там, где я выполняю лишь веления совести! Посидите у нас в зале недельку - и вы убедитесь.
* * *
Таких рассказов жизнь даёт в сотни раз больше, чем издательство "Советский писатель". Можно придирчиво их отбирать, и всё-таки будет обилие выбора. В нашей богатой содержанием жизни таится много конфликтов и тем. И если они ещё не отражаются в литературе, то виноваты в этом писатели, пишущие об объектах, а не о людях. У людей жизнь несходна, разнообразна делами и мыслями.
Поднять подлинную тематику жизни, ввести в романы конфликты, занимающие людей в личном быту, - значит многократно увеличить воздействие литературы на жизнь.
Мне кажется, что сегодня ещё не все наши книги участвуют в изменении жизни... Разумеется, книга не машина, действие которой наглядно. Влияние книг постепенно, подспудио, и проследить его нелегко, Но не невозможно. Если бы комиссия критики по продуманной и непредвзятой программе изучила влияние книг на разные возрасты и слои населения, мы извлекли бы немало неожиданных и поучительных выводов. Мы увидели бы, что тиражи иных книг не всегда пропорциональны мере влияния книги на человека, что и в очень известных, очень распространённых романах человеку часто "нехватает чего-то". Докапываясь, доискиваясь, мы установим, что нехватает ему подлинного, не книжного конфликта.
Книжный числится, но не существует или, существуя, не трогает. Книжный где-то умозрительно стелется, подлинный - дома, в колхозе, на службе. А вот введите в роман этот настоящий конфликт, проследите, как преломляются через него психологии, как формирует он или раскрывает характеры, - и житейское окажется жизненным, прозаическое опоэтизируется, книга взволнует, мысль читателя быстро задвижется, у него появится жажда активности.
Обогащение тематики кажется мне самой надобной из надобностей литературы.