свеченосный милиционер, должен был подойти. В результате с билетами в первый вагон вместе со своими байдарками и рюкзаками мы оказались точнехонько напротив шестнадцатого вагона. Поэтому, оставляя позади себя просеку в людской толпе, подобно тунгусскому метеориту в тайге, мы проследовали в конец – или начало – состава и превосходящими силами атаковали первый вагон. Маленькая сухонькая проводница никоим образом не отреагировала на проносимые мимо нее огромные, мокрые и страшно тяжелые предметы, чем сразу завоевала наши симпатии. И вот я уже лежал на третьей, высшей, полке плацкартного вагона и испытывал не менее высшее блаженство. Стас безмятежно спал по диагонали от меня, и я готов был побиться об заклад, что ему снилась бабушка, как она его встретит, как он будет рассказывать о наших селигерских похождениях – о парном молоке, о супе с сильным запахом дыма, о лекциях у ночного костра, о страшном малярийном комаре «Занзарони», об огромной щуке, пойманной на его глазах более удачливым Андрейкой, о вековой сосне, рухнувшей от ветра прямо перед носом байдарки, и, конечно же, о привычном и убаюкивающем стуке дождя по крыше нашей палатки. Поезд набрал ход, и Селигер, заслоняемый дождем, стал постепенно отодвигаться в моей памяти куда-то в сторону Парижа…
Наступила осень 1987 года. Я ни в какой мере еще не чувствовал себя «великим путешественником», и только время от времени посещавшее меня ощущение чего-то не сделанного, но крайне необходимого и важного для предстоящего путешествия не давало мне забыть за повседневной работой в отделе физики льда и океана об ожидающих меня впереди испытаниях. В октябре это смутное ощущение переросло во вполне определенную озабоченность по поводу моих познаний в области английского языка. Собственно познаний как таковых не было даже в объеме начальной школы, а были обрывки фраз и выражений, оставшиеся со времени моего увлечения радиолюбительством, и не более того. Отчетливо осознавая неотвратимость предстоящего обучения, я тем не менее всячески откладывал торжественный момент начала занятий, пытаясь все-таки отыскать возможность устроиться на какие-нибудь краткосрочные и эффективные курсы английского разговорного языка. Не без помощи друзей я отыскал затерянную в хитросплетениях этажей и лабиринтов старинного здания Лесотехнической академии кафедру иностранных языков, а точнее, курсы ускоренного обучения английскому. Курсы вела чрезвычайно обаятельная и энергичная женщина Людмила Георгиевна Лесникова. Об этих курсах говорили много и разное: о таинственных сеансах обучения во сне под музыку Вивальди, о чаепитиях с английскими кексами, о том, что в результате всего двадцати пяти уроков, правда, по четыре часа каждый, человек, не умевший говорить по-английски, уже переставал стесняться своего неумения и в любой самой представительной аудитории мог так произнести слово «the», что ни у кого не оставалось сомнения в том, что он – потомственный англичанин.
Так или иначе, но репутация у курсов была очень высокая, и, естественно, отбор в группы проводился по самым строгим критериям.
Каждая группа, а набор происходил приблизительно один раз в два месяца, состояла из пятнадцати человек – десять мужчин и пять женщин, – причем из этих пятнадцати, человека два-три шли вне конкурса по настойчивым рекомендациям вышестоящих организаций, остальные же набирались самой Людмилой Георгиевной по результатам собеседования. Начинала она его без разминки, первым же вопросом выбивая из-под трясущихся ног абитуриента национальную глубоко русскую почву. Сейчас, после окончания курсов и некоторой практики, приобретенной в ходе общения с иностранцами, я могу перевести ее первый вопрос: «Приходилось ли Вам когда-либо изучать английский?». Помню, что тогда я немедленно ответил на ее вопрос, попросив повторить его по-русски. Однако на курсы я все-таки попал и был зачислен в январскую группу.
А в декабре я встречал в Москве Этьенна со Стигером. На этот раз они приехали не одни – Стигера сопровождала уже знакомая мне по Парижу Кати де Молль. Как выяснилось позже, именно Кати была чуть ли не главным звеном в сложном механизме возглавляемой Стигером «Международной полярной экспедиции». Она занималась поиском спонсоров, заключением контрактов с ними и ведением практически всех переговоров. Матерый путешественник Стигер чувствовал себя с ней значительно уверенней, полностью отдавал ей право выступать от собственного имени. Поэтому на всех переговорах он, как правило, молчал и порой, как мне кажется, даже не следил за предметом разговоров, мечтая о чем-то своем… Этьенн прилетел в сопровождении Мишеля Франко. Мишель был, если можно так выразиться, мозговым центром французской корпорации с романтическим названием «Высоты и широты», организованной в Париже на средства спонсоров и возглавляемой Этьенном. Именно Мишель сконструировал для Этьенна те самые легкие, всего три килограмма, кевларовые сани, с которыми Этьенн шел к полюсу. Ему же, как я узнал позже, принадлежала идея и воплощение в жизнь конструкции палатки, которую мы использовали в Гренландии.
Помню, что погода в тот декабрьский вечер была если не совсем морозная, то достаточно зимняя – шел сильный снег. Этьенн же со Стигером были одеты более чем легко, примерно на середину нашей осени. «В Париже плюс 13», – объяснил мне Этьенн, быстрым шагом пересекая небольшой открытый участок улицы, отделявший «аквариум» Шереметьево от дверей белой «Волги». Снег, хлеставший в ветровое стекло машины, по-видимому, не причинял особого беспокойства опытным путешественникам, поэтому разговор в основном крутился вокруг предстоящей назавтра встречи в Госкомгидромете с нашим руководством.
В просторном холле гостиницы «Будапешт», куда мы приехали из аэропорта, царили иноземные тишина и порядок. Мы забронировали единственные четыре номера полулюкс, находящихся на разных этажах. Перед расставанием мы вручили нашим гостям так называемые суточные совершенно новенькими, еще ни разу не конвертированными пятирублевыми ассигнациями. Стигер на встречном движении подарил мне свою книгу «На север, к полюсу», официальное представление которой состоялось всего две недели назад в Нью-Йорке. Дарственная надпись, сделанная Стигером тут же и по обыкновению левой рукой, гласила: «От подножий к вершинам силой собак и человеческого духа».
Совещание, состоявшееся на следующий день, не отложило сколь-нибудь заметных отпечатков в моей памяти. Запомнились только два светлых момента: первый – это перерыв на обед, во время которого мы отвезли ребят в ресторан гостиницы «Украина» и угостили борщом с пампушками, а второй – окончание переговоров, которое утомленный разговорами и сменой временного пояса Уилл ознаменовал тем, что, скинув пиджак, улегся на стульях отдыхать прямо здесь же, в зале заседаний.
22 декабря в пресс-центре МИД СССР состоялась пресс-конференция для советских, не иностранных, журналистов. При этом вместо означенных в расписании трех часов дня она началась в пять, потому что внезапно и без очереди своими соображениями относительно перспектив взаимоотношений Советского Союза и Иордании решил поделиться король Иордании Хусейн.