Сергей Григорьевич:
— Нельзя ли написать духовную, будто бы императорское величество учинил её наследницей?
Василий Владимирович:
— Неслыханное дело вы затеваете, чтобы обрученной невесте быть российского престола наследницей! Кто захочет ей подданным быть? Не только посторонние, но я сам и прочие нашей фамилии — никто в подданстве у неё быть не захочет. Княжна Катерина с государем не венчалась.
— Хоть не венчалась, а обручилась,
— возразил князь Алексей.
Василий Владимирович:
— Венчание иное, а обручение иное. Да если бы она с государем и в супружестве была, то и тогда учинение её наследницей не без сомнения было бы.
Сергей Григорьевич:
— А мы уговорим графа Головкина и князя Дмитрия Михайловича Голицына, а если они заспорят, мы будем их бить. Ты в Преображенском полку подполковник. А князь Иван майор, и в Семёновском полку спорить о том будет некому.
Василий Владимирович:
— Что вы ребяческое врете! Как тому можно сделаться? Как я в полку объявлю? Услыша от меня об этом, не только будут меня бранить, а и убьют.
После этого спора князья Василий Владимирович и Михаил Владимирович уехали.
А остальные еще долго упражнялись в том, кто лучше напишет духовное письмо, лучше всего подделав подпись умирающего. Написали свои версии Василий Лукич, Сергей Григорьевич и Алексей Григорьевич. Тут князь Иван, лучший друг умирающего императора, вынул из кармана лист бумаги:
— Вот посмотрите, вот письмо государевой и моей руки: письмо руки моей слово в слово как государево письмо: я умею под руку государеву подписываться, потому что я с государем в шутку писывал.
После чего Иван подписал бумагу: «Пётр». Все члены семейного совета сочли, что очень похоже и что если государь не подпишет сам, пусть Иван подпишет за него.
А император ничего уже не подписал. Пока Долгоруккие в очередной раз решали, как получше его использовать, император бредил, звал близких людей, в том числе умершую недавно сестру, княжну Наталью.
Во втором часу ночи на 19 января он произнес фразу:
— Запрягайте сани, хочу ехать к сестре.
И
«умер на руках действительно любившего его воспитателя — Андрея Ивановича Остермана»
[32. С. 91].
Что характерно — с умиравшим был до конца один человек — въедливый учитель Остерман. Андрея Ивановича много раз ославили и интриганом, и мелким подлецом, способным втереться в доверие и обмануть, и наглым типом, и жуликом, и пройдохой, и хитрым немцем, который паразитировал на богатствах чужой ему страны. Скажем сразу — всё это чистая правда, и все эти не самые почетные титулы Генрих–Андрей заслужил.
Но давайте уж договорим до конца: самая скверная характеристика Андрею Ивановичу сделана историками со слов тогдашнего русского дворянства. Ведь почти все, что мы знаем об этом человеке, написано именно русскими дворянами, и лишь очень немногое — зарубежными дипломатами, которых Андрей Иванович ловко обманывал в пользу Российской империи, и они его тоже не любили.
Да, русскому дворянству он очень не нравился — и из–за его пройдошливости — сами они были люди более богатые, всегда сытые, а потому и более бескорыстные. И из–за его всегдашней деловитости — сами они были разгильдяями и к тому же настолько плохо воспитанными людьми, что считали свою неорганизованность чем–то хорошим, а вечную занятость — плохим. И из–за его образованности — сами–то они ею не страдали.
А особенно их раздражала принадлежность Андрея Ивановича к «немецкой партии»… и они почему–то не хотели задать себе простого вопроса: почему, хотелось бы знать, он, этнический немец, должен был принадлежать к другой партии?! Но об этом позже.
Русская аристократия наивно считала, что если она живет по традиции своего народа — собирает грибы, пьет водку и ездит в санях — то, следовательно, они хорошие люди, лучше немцев. Они хотели бы, чтобы поведение немцев, тем более немцев, которых они не любили, подтверждало эту нехитрую мысль, — а поведение Генриха Остермана ее отнюдь не подтверждало.
Потому что пока князья Долгорукие готовили новую подлость и клятвопреступление, Остерман провожал в последний путь императора, который уже никого не мог осыпать никакими милостями — и потому был отброшен Долгорукими, как ветошь.
Мне же бывает трудно отделаться от мысли, что русская аристократия дорого бы дала за то, чтобы выглядеть так же достойно, как Остерман. И охотно приписала бы себе поступки немецкого попова сына.
А ЕСЛИ БЫ НЕ ПОМЕР?!
Да, действительно, а что, если бы не проклятая оспа?! Представим себе, что император остался бы жив, — шанс у него явно был. Если вам хочется в это поиграть, давайте придумаем «путешественника во времени», который сумел шмыгнуть к царю со шприцем, полным бициллина. Что тогда?
Ну, во–первых, свадьба с Долгорукой вполне могла бы и не состояться. Под самое Рождество император начал освобождаться от влияния Долгоруких: как они ни были милы, парень начал понимать, что попал в ту же ловушку, что и у Меншикова.
Мог бы, конечно, и жениться — в Москву на свадебные торжества собиралось много людей, жест был исторический — жениться на русской барышне, в Москве. Но ведь и в этом случае не факт, что царь долгие годы плясал бы под дудку Долгоруких. Насколько долго бы еще продолжался фавор Ивана Алексеевича, можно по спорить, но уж, конечно, далеко не все правление императора.
Есть признаки, что отрезвление уже происходило.
«Царь начинает стряхать с себя иго»,
— писали иностранные послы уже в начале января. Тогда же царь проводит два тайных свидания с Остерманом, а потом прямо у него — с другими членами Верховного тайного совета. О чем говорили — неизвестно.
Зато известно, о чем говорилось на тайной встрече с Елизаветой: Елизавета со слезами жаловалась, что во всем терпит страшный недостаток, даже соли ей не отпускают, сколько надобно.
— Не я виноват… Я много раздавал приказания удовлетворить эти требования, но скоро я найду средство разбить свои оковы,
— сказал император.
Ох, не завидую я Долгоруким…
До самого конца ходили слухи, что фаворит царя, Иван Долгорукий, хочет жениться на Елизавете, а она не соглашается и сказала якобы, что скорее вообще замуж не выйдет, чем выйдет за подданного.
После Иван приписывал опалу Долгоруких проискам Елизаветы, говорил, что хотел бы ее сослать в монастырь, и они с отцом обсуждали это — мол, Елизавета к Долгоруким немилостива. Долгорукие, как видно, опасались влияния Елизаветы на Петра, и не без оснований. Кроме политических соображений, опять же могу предположить нечто очень простое — Елизавета, может быть, и не была по–женски увлечена Петром, но любила его, и у нее было много причин сочувствовать племяннику и хотеть ему более счастливой судьбы. А Долгорукие жрали его живьем и навязывали ему жену, от которой расходились волны холода, как от огромного айсберга.
Итак, вот вам прогноз, который мне кажется наиболее вероятным: еще год или два император охотится и пляшет, скачет и балансирует между Остерманом, Елизаветой, бабушкой, Голицыными и кланом Долгоруких.
В 1732 году рождается наследник престола, царевич Алексей Петрович. В 1734–м — второй царевич, Михаил Петрович, и династия утверждена. Качество этих, родившихся от пацана, детей могло бы оказаться и не очень высоким; но царь еще молод… очень, очень молод. Если что–то случится с этими детьми или они вырастут идиотами, у царя могут быть другие наследники (не обязательно, кстати, от Екатерины Долгорукой). Но в любом случае минули страшные времена, когда судьба династии висела на волоске.
А году в 1734 или 1735–м, в глухой осенний вечер, когда времени много на все, молодой царь (осенью 1735 года ему всего 19 лет) заводит беседу с матушкой–царицей и задает ей кое–какие вопросы. Трудно сказать, как развивалась бы беседа супругов; в наибольшей степени это зависело бы от того, насколько способен был бы царь смотреть на матушку его детей ничего не выражающим взглядом, в котором ничего невозможно прочитать. И с бесстрастным выражением предложить ей на выбор несколько вариантов: от пострижения в монастырь и до. действий на его, Петра Алексеевича, стороне.
А назавтра — такой же разговор с Долгорукими, в компании верного Остермана, Елизаветы и нескольких своих сторонников (за три года их найти несложно). Её ли клан оказался бы в состоянии принимать предложения, от которых нельзя отказаться, он мог бы остаться при чинах, местах и поместьях… Хотя, конечно, клану пришлось бы потесниться и отказаться от «прихватизации» царя, смириться с тем, что не все решают Долгорукие.