Читать интересную книгу Бог одержимых - Владимир Яценко

   Магнитные башмаки жёстко фиксировали стопы, а ускорение, с которым Смош уходил с орбиты, вдавливало меня в пол. Я и не думал сопротивляться. Лёг. Выпрямился. Но легче не стало: колени были подняты, их жгло огнём...

   Через мгновение я подумал, что это Смош нарочно меня плющит, за то, что мы мало золота приняли на борт. Я хотел ему крикнуть, сказать, что не виноват. Объём исчерпан. Он ведь сам рассчитывал ёмкость трюма. Больше не взять, - движок не потянет. Но потом мне стало всё равно: от перегрузки стало темно. Я ощутил вес глаз, а щёки вместе с ушами потянулись к затылку. Я испугался, что они вот-вот растекутся по полу. Но через мгновение меня занимало другое: вот уж не думал, что у меня такой тяжёлый язык: ускорение вколачивало его в глотку. Чтобы не задохнуться, я повернул голову и прижался к палубе щекой.

   Дышать стало легче, но поворачивать голову, наверное, не стоило.

   Пока затылок упирался в пол, я отличал "верх" от "низа". У меня даже были представления о том, что такое "лево" и "право". Теперь же ориентацию перекосило так, что я казался себе мухой, раздавленной на покатом потолке чердака.

   Держать колени ровно не получалось, тяжесть раздвигала их в стороны. Муха? Нет. Скорее цыплёнок... Цыплёнок табака. Здоровенный такой, плоский цыплёнок...

   Собственно, на этом всё и закончилось.

   Забытье оказало милость. Оно подарило тишину и покой...

***

   В чувство меня привёл Роман.

   Конечно, Роман, не "тунгой" же называть своего спасителя!

   Он что-то давил у меня на лице, висках, массажировал грудь.

   Я поднял руку и ощупал уши, - на месте!

   - Встать сможешь? - спросил Смош.

   Они помогли мне подняться. Но идти я не мог. Ноги не двигались. Они будто вросли в палубу.

   - Он не отключил магниты, - проворчал Смош.

   Роман немедленно склонился к моим ботинкам.

   - Нас засекли, - неохотно признался Смош. - Пришлось спешить. Ты извини, Ян. Выбора не было...

   Кажется, я плохо соображал. Они отвели меня в каюту, и я сразу уснул. То ли устал, то ли Роман укол сделал. Не помню. А может, чудеса его мануальной терапии...

   В общем, что уснул - хорошо, плохо, что проснулся: стены по-прежнему хороводили с полом и всё норовили поменяться с потолком местами. На мгновение почудилось, что я оставил свой пост на погрузке. Даже сесть на койке не получилось, - свалился на ковёр. Лёг. Вытянулся и закрыл глаза.

   Стало легче.

   Стало легче настолько, что с закрытыми глазами удалось залезть в душевую и даже выбраться оттуда! Ступни болели, колени дрожали, и ныло всё тело, но я как-то справлялся.

   Так, лёжа на полу и крепко зажмурившись, я оделся в чистое. Потом чуть приоткрыл глаза и сразу расстроился: рабочая куртка серым комом валялась рядом с койкой. Что сняли - спасибо. Но разве можно так с вещами обращаться? Я поднял тяжёлую от пота куртку и тут же её уронил: руки не держали. От малейшего усилия острая боль била по запястьям, и пальцы разжимались сами по себе, против моей воли. Только обняв обеими руками рабочую одежду, я сумел отнести куртку и брюки в бытовку к стиральному автомату. Ориентировался я теперь вприглядку: на мир смотрел сквозь полуопущенные веки, не рискуя во всю ширь распахнуть глаза.

   После пяти минут передышки, я направился к трюму. Ботинки так и стояли неподалеку от дверей. Вот олухи! Это вместо того чтобы выключить магниты, они освободили захваты стоп и голенищ! Метрах в двух в сторонке валялась каска с прозрачным лицевым щитком. На полу и щитке - брызги крови. Никакого порядка! Как мог, я всё вычистил и протёр влажной тряпкой...

   Потому что бардак хуже смерти.

   Сперва Господь сотворил порядок, и только потом человека.

   Без веры в эту истину, человек уподобляется скотине, которая ест и гадит одновременно... Но о вере я вам потом расскажу. Сейчас мне уборку закончить надо. С минимальным числом падений.

   Я вернулся в бытовку и развесил выстиранную одежду в сушильно-гладильном шкафу. И только тогда побрёл в кают-компанию. За новостями.

   Смош с Романом обрадовались мне. Хлопали по плечам, ерошили волосы. Оказывается, они ничуть не обиделись за то, что я так мало загрузил.

   Я рассказал о проблемах с равновесием.

   - Нистагмус вестибулярис, - немедленно перешёл на родной язык Тунга. - Травма среднего уха. Нехрен было головой крутить при пятнадцати "же". Потерпи несколько дней. Пройдёт...

   - Руки болят, Тунга, - пожаловался я. - Запястья, локти, колени... В суставах будто песок засыпан.

   Но он даже не глянул:

   - Тендинит, эпикондилит... Постарайся два-три дня ничего не делать.

   Вот это успокоил! Как же это "ничего не делать"?!

   Потом они порадовали меня известием о крепком и здоровом сне нашего гостя. Как только выяснилось, что печь не работает, Тунга вкатал ювелиру какой-то гадости, Нич уснул и его прикрутили к койке. Так и спит, избавляя нас от необходимости что-то сочинять о целях и результатах экспедиции.

   Вторая новость была значительно хуже: за нами погнался сторожевик, но, поскольку никаких опознавателей у нас в корпусе не было, быстро отвязался. Возможно, посчитал ложной целью. Эх! Из всех целей люблю быть ложной...

   Но хуже всего было то, что из-за неработающей печи мы потеряли треть золота в объёме и столько же в чистоте породы.

   - Тридцать тонн... - пряча глаза, сказал Роман.

   - Тридцать?! - удивился я. - Трюм забит под завязку!

   - Я и говорю, - он покачал головой. - Треть трюма - пневмоуплотнители. А в самом золоте много примесей: платина, иридий. Наверное, в пене собралась тяжёлая фракция. Очень мало серебра и меди...

   - Платина, иридий? - недоверчиво переспросил я. - Они не могли быть в расплаве...

   - Это половина! - Смош кулаком ударил по столу. - Половина! Я убью его!

   Сказать по-правде, я сомневался, что Смош исполнит свою угрозу. От спонсоров предприятия мы как-нибудь отобьёмся. В крайнем случае, сделаем ещё одну ходку или две. А вот от Василисы не откупишься. Везёт же некоторым!

   Наверное, Капитан подумал о том же:

   - Этого даже наводчику не хватит... - сказал он. - А ещё нужно высадить деда и забрать Вита.

   Я подумал, что это глупо, но сдержался. А вот хмурый Роман молчать не стал:

   - Не понимаю. За каким чёртом мы с левым грузом пойдём на Трясунию? Деду всё равно, где мы его высадим. Пусть спасибо скажет, что из запоя вывели. И Виту без разницы: деньги у него есть. Лучше сбросить металл перекупщику, а потом к Виту... Он и не заметит, что мы на неделю опоздали.

   - Ты не в теме, Тунга, - скривился Смош. - Повторяю: золота не хватит наводчику. А значит, не будет доброжелательной таможни. А если кустом-пиплы анализаторами установят происхождение? Продолжать?

   Нет, такого продолжения мы не хотели.

   - Поэтому мы заберём Вита, он нам починит печь, и мы обогатим руду. Очищенное золото обменяем на топливо, и сделаем ещё одну ходку на Златию, пополним трюм.

   Кажется, я застонал, но у них были более важные проблемы:

   - А таможня? - спросил Тунга.

   - Авось пронесёт... - сказал Капитан, но в его голосе не было уверенности. - Разгружаться не будем. Оформим транзит и обойдёмся без декларации. Такие развалюхи эмпаты не шманают, а для технарей мы пустое место...

   Он вновь тяжело задумался.

   И мы вслед за ним.

   Только через несколько минут Капитан повторил:

   - Обойдётся... не в первый раз.

***

   Смош опять ошибся.

   Не обошлось.

   Не знаю, как карантинщики вычислили направление, но к нашему прилёту таможенная служба Трясунии работала по системе "ниппель": садишься по своей воле, а взлетаешь только после досмотра.

   Место нам отвели в отстойнике, в самом дальнем конце космодрома.

   Не иначе, чтобы помучить ожиданием. Для чего же ещё?

   Мы сидели в кают-компании, ждали таможню и совещались с дешёвым портвейном имперского разлива. Сроки светили немалые, сравнимые с выдержкой уксуса, которым нас радовали бутылки почти забытой эпохи. Видимо хоровая меланхолия была причиной тому, что никто вовремя не подумал о закуске...