Читать интересную книгу У нас дома в далекие времена - Ганс Фаллада

Первое время ему это, кажется, удавалось. Из осторожности он начал с менее ценных марок, приобретенных им путем обмена, и я с удовольствием разглядывал яркие южноамериканские марки, на которых были изображены птицы, географические карты, пальмы, обезьяны, виды городов. Порой я даже отваживался истратить десять — двадцать пфеннигов из своих карманных денег, чтобы заполнить какой-нибудь «комплект». Отец хвалил меня за это.

Но чем выше поднималась их ценность, тем больше наводили на меня скуку эти кусочки бумаги с зубчиками и без зубчиков. Цифры, только цифры были на них, а сверкающие краски все тускнели, уступая место сероватым и коричневатым тонам. Марки мне надоели, я уже находил в высшей степени прискорбным, что за хорошую отметку мне давали вместо талера одни лишь эти скучнейшие бумажонки. Я почти не смотрел на них. Сказав, как полагается, «спасибо», в котором уже звучала нотка разочарования, я небрежно совал очередной лист в ящик комода.

Эта перемена в моем настроении, видимо, не ускользнула от внимания отца. Настойчивее, чем обычно, он старался втолковать мне, сколь художественно исполнены эти крохотные листочки, какая тут чистота рисунка и гравюры. Но когда и это не производило впечатления, он упоминал,— правда, скрепя сердце, ибо такой аргумент был ему не по душе,— о высокой стоимости некоторых экземпляров, чтобы пробудить во мне радость владельца.

Но ничто не помогало. Втайне я сердился на отца. Сколько желаний можно было бы осуществить за один талер! И я, балбес, не догадывался, что, продав одну-единственную марку, я мог бы исполнить все мои желания на четверть, на полгода вперед. Как, впрочем, и потом в жизни, я совершал глупости с непостижимой основательностью.

Ну, а мой приятель Ганс Фётш был настоящим коллекционером. Он собирал почтовые марки, штемпельные оттиски, а также картинки, прилагавшиеся к товарам фирм «Штольверк»[10] и «Либиг»[11]. Либиговские картинки мне нравились больше всего. Во-первых, они были редкостью, так как к банке мясного экстракта «Либига» прилагалась только одна картинка, а банки хватало, увы, надолго. Во-вторых, на либиговских картинках изображалась жизнь в пампасах — гасиенды, быки, гаучо, лассо, индейцы,— все то, что разжигало мою фантазию. Ганс Фётш собрал несколько сот таких картинок, некоторые были новенькие, как из типографии, другие — с живейшими следами множества немытых мальчишеских рук, через которые они прошли, и от этого они казались мне еще желаннее. Уже не помню, кто из нас двоих был искусителем, но однажды сделка совершилась: я стал владельцем толстой пачки либиговских картинок, а все мои почтовые марки перекочевали к Гансу Фётшу. Не скажу, что мы совершали этот обмен со спокойной душой. Мы поклялись друг другу, что будем хранить строжайшую тайну, и первое время я тщательно оберегал свое сокровище от брата, сестер и родителей.

Но в детстве все забывается быстро, и вот наступил день, когда мама застала меня за разглядыванием картинок.

— Откуда они у тебя, мой мальчик? — спросила она, искренне удивясь.

— Да так!..— сказал я.— Верно, красивые? Смотри, мам, вот это кофейная плантация! Ты знала, что кофе растет на таких маленьких деревьях?

Но мама отлично знала, с кем имеет дело. Именно мой невинный тон и внушил ей подозрение.

— Очень мило! — сказала она. — А у кого ты взял эти картинки? Ведь их здесь, наверное, несколько сотен.

— Пятьсот тридцать! — с гордостью сказал я.

— А кто тебе их дал?

— Да так!..— сказал я опять.— Ребята...

— Какие ребята? — продолжала она безжалостно расспрашивать.— Как их зовут?

Снова:

— Да так! — И наконец: — Из школы...

Теперь мама была твердо убеждена, что тут дело не совсем чисто.

— Ганс! — сказала она взволнованно.— Здесь что-то не так. Я хочу знать, как зовут этих ребят! — И, видя, что я медлю с ответом, добавила: — Если ты не назовешь, мы вместе пойдем к отцу! Уж ему-то ты скажешь.

Эта угроза меня очень испугала, напомнив об отсутствующих почтовых марках. И я соблаговолил признаться, что получил картинки от Ганса Фётша.

Мама с некоторым облегчением вздохнула:

— Ну, слава богу, Ганс Фётш! — И, подумав, спросила: — А что ты дал Гансу Фётшу взамен? Ганс хороший мальчик, но подарками он не разбрасывается.

— Он дал мне просто так, мам!

— Ты обманываешь, Ганс, я вижу по тебе!

— Да нет же, мам, правда! — заверил я ее и покосился в зеркало, чтобы увидеть, действительно ли я покраснел.

— Нет, ты лжешь, Ганс,— сказала мама, теперь уже вполне уверенная в этом.— Если ты не хочешь сказать правду мне, то придется все-таки идти к отцу.

И тут я стал клянчить. Я был готов во всем ей признаться, пусть только она пообещает ничего не говорить отцу.

Но мама не шла ни на какие уступки:

— Ты знаешь, у меня нет секретов от отца. И если ты сделал что-то недозволенное, то отец тем более должен об этом узнать. Идем, мальчик, идем сейчас же к нему. Ты знаешь, отец никогда не сердится, если вы честно и откровенно признаете, что поступили нехорошо. Он не терпит только лжи...

Однако сначала я предпочел сознаться в своем позорном поступке маме. Я хотел увидеть, как это на нее подействует. Мама так перепугалась, что сразу села.

— Что ты наделал, Ганс! — в ужасе вскричала она.— Как ты только мог! Чудесную, драгоценную папину коллекцию, которой он так гордится! Отдать за дурацкие перепачканные картинки! Просто не знаю, как я ему расскажу... Он будет очень огорчен, Ганс! Неужели тебе совсем не дорого то, что подарил отец?!

Со слезами на глазах я старался уверить маму, что я очень ценю отцовские подарки, но что либиговские картинки мне нравятся больше...

— Ах, Ганс, какой же ты глупый! — воскликнула мама.— За десятую долю почтовых марок ты мог бы купить тысячи этих картинок, тысячи! Твой друг просто надул тебя при обмене... Да, не очень-то красиво с его стороны!

Мама задумалась. Охваченный тревогой, я ждал, когда она покончит с теоретической частью, то есть с упреками, и перейдет к практической, а именно — скажет отцу или нет. Но мама нашла другое, худшее решение:

— Знаешь что,— сказала она энергично,— возьми картинки и беги к Гансу Фётшу. Можешь ему сказать, если хочешь, что мама не позволяет тебе меняться.

— Но, мам! — воскликнул я, испугавшись.— Я не могу! Я же дал ему самое честное слово, что ничего не скажу вам. Как же я теперь перед ним?!

Однако мама не придавала большого значения «самым честным» словам.

— Ах, все это ерунда, ваши честные слова! — раздраженно крикнула она.— Ведь вы еще дети, а ты ребенок, которого изрядно надули! Ну, наберись храбрости, Ганс, и беги к Фётшу!

— Он наверняка не отдаст марки.

— Должен отдать. Он прекрасно знает, что обманул тебя. Да еще боится, что родители узнают; можешь не сомневаться.

Но я упорно сопротивлялся маме. Я не хотел осрамиться перед другом. Не хотел стать «бесчестным» в его глазах. И кроме того — но этого я не осмеливался сказать маме,— отец ведь подарил мне марки в качестве награды за всякие там примерные успехи, а со своей собственностью каждый волен поступать, как ему угодно. Если отец считает марки такой драгоценностью, то не надо было дарить их мне. Я его об этом не просил! Мне картинки все равно больше нравятся...

В таком духе я возражал маме. Она ушла опечаленная, ничего не добившись. Так же печально прошел и ужин. Отец, который наверняка уже обо всем узнал, сидел молча и только изредка бросал на меня испытующие взгляды. Но, следуя своему правилу, воздерживался от какого-либо вмешательства — «дело» вела мама — и спокойно выжидал... Мама также никогда не позволяла себе вторгаться в сферу действий отца. Они лишь помогали друг другу, когда помощь была желательна.

Ночь прошла скверно. Порой я уже соглашался с тем, что мне не следовало меняться, не спросив отца, но чаще я обнаруживал в своем сердце какое-то чувство гнева за то, что Ганс Фётш так меня надул. Потом я услышал голос отца, напевавшего, как он иногда это делал, с легкой издевкой: «Да, я умен, я мудр, и меня не обманешь!» И мне начинало казаться, что я действительно не очень умный.

Но затем я опять возвращался к своим любимым картинкам. Неужели их придется отдать насовсем, навсегда, такие красивые! Нет, не смогу! Ни за что не решусь! Это несправедливо со стороны мамы требовать от меня такое. Я никогда не расстанусь с ними.

На следующий день, после школы, я снова сидел над картинками. Они стали мне теперь вдвое дороже! Я начал их раскладывать совсем по-новому: индейцы к индейцам, быки к быкам, гасиенды к гасиендам. Тут кто-то вошел в комнату, взглянул через мое плечо на картинки, и я услышал мамин голос:

— Сделай нам одолжение, сынок! Перебори себя хоть раз!

Мама ласково погладила меня по голове.

Но я молчал, и мама, не проронив больше ни слова, тихо вышла из комнаты.

Я хотел было продолжать сортировку, однако ничего уже не получалось. Я сложил картинки в несколько пачек, перетянул их резинками, и некоторое время молча смотрел на них. Затем поднялся, распихал, сколько влезло, по карманам, остальное взял в руки и отправился к Гансу Фётшу.