Читать интересную книгу Спартанский лев - Виктор Поротников

   — Я же говорю, тут какая-то неувязка, друг мой, — повторил Симонид. — Если это не твоя ошибка, значит ошибка божества.

   — Остерегись молвить такое про Аполлона Пифийского[63], — предостерёг друга Мегистий. — Вспомни тех людей, которые так или иначе прогневили Феба[64]. И чем это для них закончилось.

   — Ты же сам сказал, что Леонид не производит впечатления человека воинственного. — Симонид пожал плечами.

   — Внешность и характер бывают обманчивы. Можешь мне поверить, военное дело Леонид знает прекрасно.

   — Охотно верю, ведь он родился в Спарте.

   — Божество сообщило мне, что в царствование Леонида Лакедемону будет грозить смертельная опасность. — Мегистий как бы рассуждал вслух. — Ни при Клеомене, ни при каком другом спартанском царе не бывало, чтобы Спарте грозило полное уничтожение. Вот и выходит, что если Леонид победит этого пока ещё неведомого врага, то он не только спасёт отечество, но и разом превзойдёт славой старшего брата и прочих спартанских царей, правивших до него. Улавливаешь?

Симонид молча кивнул, но при этом у него на лице не было выражения безусловной веры. Его по-прежнему одолевали сомнения.

Это не укрылось от прорицателя.

   — О чём ты задумался?

   — Я думаю, какой враг может грозить Спарте полным уничтожением. — Поэт почесал голову одним пальцем, чтобы не повредить причёску. — И, клянусь Зевсом, не нахожу такого врага. Аргос уже не так силён, чтобы на равных тягаться с Лакедемоном на поле битвы. Мессенцы давным-давно порабощены. Элейцы, аркадяне и коринфяне все вместе могли бы грозить Спарте, но этого не будет, ибо все они верные союзники спартанцев. Фивы и Мегары никогда не отважатся в одиночку воевать со Спартой. То же самое можно сказать про фокидян, этолийцев, акарнанцев, локров и энианов. Фессалийцы сильны своей конницей, однако путь от долины Пенея до Лаконики очень длинен. Уж и не знаю, как надо спартанцам разозлить фессалийцев, чтобы те воспылали желанием сровнять Спарту с землёй. Севернее Фессалии обитают и вовсе дикие племена, занятые непрерывной междоусобной враждой. До Спарты ли им?

Симонид задумчиво погладил свою аккуратно подстриженную бороду.

   — Есть в Элладе одно сильное государство под стать Лакедемону — это Афины, — сказал он. — В недалёком прошлом спартанцы дважды вторгались в Аттику. — Симонид посмотрел на Мегистия. — Неужели в скором будущем афиняне обретут такое могущество, что попытаются разрушить Спарту! Ответь мне, Мегистий. Это не праздный вопрос, пойми меня правильно. В Афинах у меня полно друзей, я сам подолгу живу там. Ты, мой лучший друг, отныне живёшь в Спарте. Если по какой-то причине афиняне и спартанцы вдруг столкнутся лбами, то для меня это будет худшим из бедствий.

   — Худшее из бедствий действительно трудно себе представить, друг мой, — вздохнул Мегистий. — Я бы рад ответить на твой вопрос. Но я сам пребываю в неведении относительно того могущественного врага, над которым Леониду суждено одержать победу.

   — Неужели нельзя спросить об этом у богов?

   — Ты же знаешь, что ответы богов зачастую туманны и двояки. Потому-то и существует с незапамятных времён целый клан прорицателей при святилищах. Полной истины боги не открывают никогда. И знаешь почему?

На губах Мегистия промелькнула еле заметная усмешка.

   — Почему?

   — Из боязни ошибиться.

   — Разве боги могут ошибаться? Ведь им ведомы все мысли и судьбы людей.

   — По общепринятому мнению, всевидение богов конечно неоспоримо. — Мегистий прищурил свои большие глаза. — Но по существу, у богов есть право на ошибку, ведь они бессмертны. Любая ошибка им ничего не будет стоить. А вот у людей, друг мой, права на ошибку обычно нет, ибо всякий человек смертен.

Мегистий пригубил вино из чаши и добавил:

   — Вот и я не имею права ошибаться.

   — Стало быть, ты веришь в высокое предначертание судьбы Леонида, — в раздумье проговорил Симонид. — Веришь, что Леонид станет спасителем Лакедемона?

   — Не только верю, но знаю, что так и будет, — твёрдо произнёс Мегистий.

   — В таком случае я хочу увидеть этого человека, любимца Судьбы! — воскликнул Симонид. — Я уже сейчас горю желанием написать в его честь свой самый лучший пеан[65]! До сих пор мне не доводилось прославлять своими стихами и песнями никого из спартанских царей. И вдруг — такая удача! Я оказался современником нового Менелая[66]. Если Менелая Атрида прославил на все века Гомер в свой «Илиаде», то, быть может, Судьба и Музы[67] позволят мне, скромному кеосцу, погреться в лучах славы Леонида из рода Агиадов.

   — К сожалению, друг мой, в данное время Леонида нет в Спарте, — вздохнул Мегистий. — Он находится с войском на Крите. Там идёт война, в которую спартанцы посчитали нужным вмешаться. Но как только царь возвратится в Спарту, то я непременно познакомлю тебя с ним.

   — Буду ждать этого момента с величайшим нетерпением, — промолвил Симонид уже без наигранного пафоса и потянулся к чаше с вином. — Предлагаю выпить за царя Леонида! За его грядущую воинскую славу!

И за блеск этой славы, который придадут ей твои прекрасные стихи, — торжественно добавил Мегистий, желая сделать приятное своему давнему другу.

* * *

Эта беседа навеяла на Симонида мысль о вечном.

Мегистий признался другу, что он всю жизнь ждал случая, который сведёт его с необычным человеком, если не помеченным божественной милостью, то хотя бы определённым роком на великий подвиг. Это свершилось после того, как он прочёл по внутренностям жертвенного барана удивительную судьбу Леонида, сына Анаксандрида.

   — Я понял тогда, что должен быть рядом с царём, ибо в его судьбе есть и моя судьба, — сказал Мегистий Симониду. — Я должен быть при Леониде вестником богов подобно прорицателю Колхасу, сопровождавшему Агамемнона[68] в походе на Трою. Колхас своими предсказаниями помог ахейцам разрушить великий град Приама[69]. К слову его прислушивался не только Агамемнон, но и другие вожди ахейцев, ибо слово это было вещее. Я стану направлять Леонида к его великой славе самым верным путём, предостерегая при этом от ненужных колебаний и ошибок.

Симонид и не подумал упрекать друга за то, что тот польстился на чужую славу. Честолюбие Мегистия заключалось в том, чтобы не растрачивать свой дивный дар провидца на предсказания неурожаев, недуги людей и падеж скота. Он видел в пророчествах не просто предостережение или некую практическую пользу, но вызов слепым силам рока. Пусть невозможно изменить предначертанное Судьбой, зато можно с помощью пророчеств уменьшить последствия зла и увеличить количество добрых деяний.

Симонид сам грезил славой Гомера и Гесиода. Если Гесиод стал известен, составив генеалогию всех богов и героев, а Гомер прославился описанием мифических царей и полководцев во время десятилетней осады Трои, то Симонид восхвалял своими стихами исключительно смертных людей, своих современников. Величие духа, беспримерная храбрость, воля к победе и прочие оттенки людских характеров, проявлявшиеся в различных жизненных ситуациях, привлекалиПоначалу, оттачивая мастерство стихосложения, поэт был рад любому заказу. В молодости ему приходилось сочинять эпитафии не только умершим людям, но даже лошадям и собакам по просьбе их хозяев. Симониду было уже далеко за тридцать, когда слава о нём как о талантливом поэте и песнетворце распространилась за пределы его родины, острова Кеос.

В сорок лет Симонид впервые приехал в Афины на состязание поэтов и музыкантов. Тогда-то он не только завоевал свой первый победный венок, но и подружился с афинским тираном Гиппием и его братом Гиппархом. Особенно Симонид сблизился с Гиппархом, который в отличие от Гиппия более тяготел к изящным искусствам: его постоянно окружали поэты, музыканты, танцовщики и живописцы.

Впоследствии афиняне не раз упрекали Симонида за дружбу с сыновьями Писистрата, которые прославились не только мусическими агонами[70], но и казнями без суда неугодных сограждан. Впрочем, Симонид и сам осуждал Гиппия за излишнюю жестокость. После смерти Гиппарха Симонид уехал из Афин в Фессалию в город Краннон, где правили тираны из рода Скопадов. Там он прожил без малого пять лет.

Вскоре тирания в Афинах пала и жители установили у себя демократическое правление. Гиппий бежал к персам.

Из Фессалии Симонид перебрался на остров Эвбею, а оттуда опять в Афины. Он был приглашён одним из вождей афинских демократов — Фемистоклом.

В ту пору в Азии разгорелось Ионийское восстание. Жившие на востоке эллины предприняли отчаянную попытку выйти из-под власти персидского царя. Афины и эвбейский город Эретрия послали свои боевые корабли на помощь восставшим. Многим тогда казалось — и Симониду в том числе, — что свержение тираний в ионийских городах по примеру Афин вызовет всплеск некоего объединения всех восточных эллинов, что демократия укрепит союз двенадцати ионийских городов и позволит ионийцам победить персов.