Читать интересную книгу Соль, потерявшая силу - А Бежицын

Конечно, великая численность не есть признак истинности той или иной веры. Есть православные, которые убеждены в истинности православия независимо от его количественной оценки. Это, бесспорно, достойно уважения. Но точно так же бесспорно, что приукрашивание цифр на манер хозяйственников коммунистических времен никакого уважения не заслуживает и свидетельствует исключительно об отступлении от истины - как земной, так и, следовательно, небесной, ибо вторая никогда не достигается путем манипуляций с первой.

Отсюда вопрос, которым задается тот же автор: "а существует ли, вообще, в современной России Православная Церковь, если приложить к Московскому Патриархату традиционные догматические и канонические критерии церковности? Взгляд стороннего наблюдателя увидит в нынешней Русской Церкви прежде всего субъекта рыночной экономики в ее пост-советской модели, осуществляющего свою деятельность как сеть коммерческих предприятий (комбинатов ритуальных услуг)" /61/.

Может, приговор слишком суров, но какие-то основания для него есть. И не только количественные, но и качественные.

Дурная наследственность и добавления к ней

Выше была дана количественная оценка РПЦ эпохи второго храма Христа Спасителя. Качественно дела обстоят еще хуже. Наша "первенствующая", хотя и не такая уж многочисленная, церковь отягощена, полагают некоторые аналитики, многими пороками. К наследству "презренной Византии" у нас добавили очень многое, особенно в период Московского царства. А.К. Толстой, автор популярных пьес про русских царей, писал: "Я не горжусь, что я русский, я покоряюсь этому положению. Когда я думаю о красоте нашей истории до проклятых монголов, до проклятой Москвы, еще более позорной, чем сами монголы, мне хочется броситься на землю и кататься в отчаянии от того, что мы сделали с талантами, данными нам Богом".

Таланты есть, а счастья нет. Потому что не таланты, не люди с талантами определяют наше бытие, а казенное православие и его служители, давшие нам, по выражению. Г.П. Федотова, "православное ханство", а потом стали определять коммунисты и их на редкость бесцветные и бездарные вожди (от колоритных и одаренных бед еще больше). И те и другие многое унаследовали не только от Византии, но и от язычества, а также от Орды, все это "творчески переработали и обогатили". Они отбросили, естественно, почти все достижения петровского периода нашей истории, но коммунисты вынуждены были сохранить часть их в сфере науки, прежде всего обслуживающей военно-промышленный комплекс, в которой и сохранились поэтому какие-то очаги приличия.

И все же утрачено было почти все положительное, а вот отрицательные черты не только не были утрачены, но укреплены и умножены. Несмотря на замахи большевиков, им так и не удалось преодолеть отрицательные последствия мироотрицающей составляющей нашего православия, прямо предписывавшей пренебрегать устроением как страны, общества, так и отдельной личности. И православные, и коммунисты много говорят о нашей необычайно высокой "нравственности" и "духовности", хотя их-то и не видно. Нравственность и духовность - это не разговоры про таковые и не "состояния духа", в которое погружаются избранные. Тут словоблудием и образцами (святыми или родственными им "ударниками коммунистического труда") не отделаешься. Добросовестность должна быть присуща если не всем, то многим, она должна проявляться вовне, в повседневной жизни - и определять ее.

Определяет же нечто совсем иное. Мироотрицание имеет практические последствия, которые касаются всех живущих в нашей стране. Последствия эти весьма неприятного свойства, ими тоже наградило нас казенное православие или, как минимум, не избавило от них, хотя обязано было. Состоят они в несоблюдении уже упоминавшихся элементарных нравственных требований - "не лги", "не укради", "не пожелай...", "не убий". Это не просто житейские нормы, это еще и религиозные требования, насаждением которых обязана заниматься церковь. Наша - не занималась. Ее вообще очень мало трогало состояние народной нравственности, главное - идеал святости. "Не в земных добродетелях суть, это все второстепенное" - вот ее обычная реакция на проявления элементарной недобросовестности. Но если так плохо получается со второстепенным, то с главным тем более никогда ничего не получится.

Нет внутреннего отвращения ко лжи, к воровству - даже к убийству, которое должно же быть у нормальных людей. Эти вещи у нас вполне приемлемы, что иногда норовят объяснить "широтой русской натуры". А вся-то широта - в неспособности (а главное - в нежелании) соблюдать элементарные нравственные нормы. "Русские позволяют себе то, что другие не позволяют" - таким эвфемизмом иностранцы описывают эту самую нашу широту. (Салтыков-Щедрин: "ширина размаха, выражающаяся, с одной стороны, в непрерывном мордобитии, с другой - в стрельбе из пушек по воробьям, легкомыслие, доведенное до способности искренне лгать самым бессовестным образом".) В сущности вся эта пресловутая широта натуры - неспособность и нежелание перейти к цивилизованному существованию.

Достоевский находил, что широк (русский) человек, надо бы сузить. Но он же сказал, что у нас обязательно найдется некто, который упрет руки "фертом" и скажет, что все это скучно - и устроит разорение. Потому что всякая упорядоченность бытия претит очень многим в России. А упорядоченность и есть "сужение", она и есть цивилизованность. Выполнение заповедей Христа очень сужает человека с "фертом", он им тяготится чрезвычайно. Наша церковь не "сужала" людей, широта так и осталась более предпочтительной. Словом, народ, не знающий никаких сдерживающих начал "народ без тормозов". "Без тормозов писал знаток русской жизни И. Соколов-Микитов, - черта русская, дикая, так и живут все "без тормозов", без уменья управлять чувством, языком, мыслью. Сумбур, шум" /62/. А один из самых крупных русских ученых, И.П. Павлов, писал о нас как о народе "... с очень слабым развитием важного тормозного процесса" /63/. Почему-то это самоистребительное свойство выдается за великое наше преимущество перед всеми другими народами.

Начнем, однако, с чего полегче - с непреодолимой склонности ко лжи. "Лживость московитов" и их вероломство отмечают все, писавшие о нашем любезном отечестве. Совсем недавно нам продемонстрировали новые образцы самой беспардонной лжи: Чечня, подводная лодка "Курск" и многое другое. Однако не вчера это началось, не случайно образы Хлестакова и Ноздрева почитаются одними из самых удавшихся Гоголю. А Ф.М. Достоевский одного из своих героев, Алешу Карамазова, аттестовал как человека честного, неспособного ни на какую ложь. И вынужден был довольно долго и нудно объяснять, что дураком он при всем том не был. Из чего неизбежно следует, что качество это редкое, приравниваемое к глупости. А в "Дневнике писателя" Достоевский отмечал: "Отчего у нас все лгут, все до единого?.. Я убежден, что в других нациях, в огромном большинстве, лгут только одни негодяи; лгут из практической выгоды, то есть прямо с преступными целями. Ну а у нас могут лгать совершенно даром самые почтенные люди и с самыми почтенными целями". И еще: "Ну а немец, как ни напрягайся, а нашего русского вранья не поймет". Мы и сами-то не понимаем, просто не можем без него - и все.

И сейчас сказать правду человеку у нас очень трудно. Ложь слетает с языка сама собой, без всяких затруднений, а вот для правды требуется некоторое усилие. "Если говорить честно...", "По правде говоря..." - вот традиционные "зачины правдоговорения", которым, впрочем, доверять не следует: как раз после них соврать могут самым бессовестным образом. Чиновник любого ранга просто не понимает, как это - говорить "как есть", в его понимании государственные интересы требуют как раз обратного.

Оставим дела государственные - на бытовом уровне практически никто не приспособлен говорить правду даже близким людям. Все врут без всякой нужды совсем по Достоевскому, вдохновенно и без корысти, из любви к искусству вранья, из полного неумения и нежелания говорить правду. Просто нет такого у нас в заводе - правду говорить. При этих обстоятельствах утверждать, что именно мы являемся обладателями "высшей правды" не приходится: куда уж до высшей, если обыкновенной нет, если не можем преодолеть повседневную тягу ко вранью. Нечего надеяться (хотя многие ждут этого), что из нашей мелкой, средней и крупной лжи получится "великая русская правда", которой удивятся все народы и которой придут они поклониться.

Точно так же непреодолима у нас тяга к воровству. На него тоже нет внутреннего запрета почти ни у кого: как не украсть, если плохо лежит? Тоже грех не новый, все с удовольствием вспоминают слова Кармазина о том, что в России воруют. Стало быть, ничего не поделаешь - "не нами началось, не нами кончится". Но слова Писания поважнее слов Карамзина будут, а там сказано "Не укради", и почему-то эта заповедь представляется русскому человеку, воспитанному православной церковью, просто невыполнимой: "Это про святых, это не про нас".