Жадно гляжу я в эти весенние лица. Англичане. Что ваши глаза и губы, подбородки и лбы могут сказать кого, о чем бы я не знала прежде и чем как ключом смогла бы открыть тайну вашей медлительности и сдержанности, секрет вашей былой власти над миром, за которыми без явного к тому основания мне чудится темперамент большой силы?
Полно, какие тут англичане. Лондонская весенняя толпа — поистине вавилонское столпотворение. Все типы лиц и цвета кожи. Постепенно, не без ошибок, глаз приучается отличать — тонкий овал, глубоко посаженные светлые глаза, прямой нос, заметно выдающиеся вперед узким мысом обе челюсти и зубы, лодочкой сходящиеся к центру губ, длинная шея, и каждый волос толстый, ровный, блестящий, как струна или рыболовная леска.
И все же сколько бы ни наблюдала я и ни делала выводов — не могу сказать, что с успехом безошибочно определяю англичан. Ошибаюсь на каждом шагу. Ибо англичане — понятие ой какое широкое. Жители Корнуола это совсем не то же самое, что жители Ланкашира, люди с заметным ирландским колоритом черт лица и характера, отличаются от тех, кто населяет южное побережье главного острова. Что тогда говорить об уэльсцах, в чьих жилах течет кровь древнейших обитателей острова, или о шотландцах…
Окончательно захлебнувшись в волнах типов и черт, оставила я эту полупустую затею — искать англичан на улицах Лондона. А любопытство к весенним лицам осталось, перейдя в стадию чистого созерцания.
Так однажды, созерцая, прошла я насквозь центральные площади города, свернула в сторону Сити, немного не доходя, повернула вниз к набережной, миновала узкий проход между домами, дважды спустилась, один раз поднялась по ступеням каких-то лестниц и очутилась на площади, со всех сторон замкнутой домами, перед старинным храмом, одна часть которого была продолговата, другая кругла. Сердце замерло, как бывает всегда перед входом в святилище, о котором знаешь давным-давно и много, а вот теперь наконец-то предстоит главное — увидеть. Темпль. Самая знаменитая из всех круглых церквей Англии, самая красивая. Ранняя английская готика. Чудом уцелевшая в дни Великого Пожара 1666 года, но получившая раны от фашистских бомбардировщиков в мае 1941 года. Храм ордена тамплиеров.
Что помним мы об этом некогда могущественном и таинственном рыцарском ордене. Основан в 1118 году во время крестовых походов. Его члены — богатейшие владельцы обширных земель на Востоке и в Западной Европе, в особенности во Франции. Несколько веков подряд орден держит славу крупнейшего ростовщика Европы, чем, естественно, вызывает к себе много ненависти. Французский король Филипп Красивый в 1307 году конфискует богатства тамплиеров, а спустя несколько лет римский папа упраздняет этот орден.
В Англии тамплиеры строят свой круглый храм на исходе 1185 года и процветают так же, как и в Европе. Упразднение ордена церковью поставило Англию перед необходимостью тоже жестоко расправиться с тамплиерами, как того требовал папа. Однако правивший страной в то время Эдуард II сначала колеблется, он пишет папе, выражая свое доверие правоверию и нравственности ордена, а более всего желая в собственных интересах оставаться на уровне хороших отношений с этими богатыми, таинственными, хищными и сильными людьми.
Колебания Эдуарда кончились тем, что 20 декабря 1307 года он, уступив настоянию папы, внезапно арестовал всех храмовников.
И началось следствие, в ходе которого вдруг выплыло наружу то, о чем полтора века простые религиозные горожане шептались по углам.
Семь свидетелей показали, что прием в орден тамплиеров был секретным.
Трое свидетелей донесли, что о тайне ордена нельзя было говорить даже между собой.
Четверо присягнули, что храмовникам запрещено было исповедоваться кому бы то ни было, даже папе, и разрешено только священникам их ордена.
Что же это была за тайна? Что за страшные секреты? Один свидетель рассказывал о бдениях членов ордена, на которых они плевали на крест, говоря: «Христос умер не за наши грехи, а за свои», поклонялись… кошке, медной голове, золотому тельцу.
Некто Роберт Отерингам однажды подсмотрел в щелку бдения храмовников и спросил одного из них, какому святому они молились. Тот стал бледен: «Если хочешь быть жив, не спрашивай ни о чем».
Свидетель Вильям Верней рассказывал об одной из тайных доктрин ордена: «У человека душа такая же как у собаки».
Рыцарь ордена по имени Кентериль провозглашал: «У нашего ордена три обета, известные Богу, Дьяволу и нам!»
Ходили слухи об одном храмовнике, который убил своего сынишку, случайно увидевшего и услышавшего, как одного из новообращенцев ордена заставляли «отречься от всего человеческого».
Рассказывали о жестоких расправах храмовников со всеми, кто нарушал обеты Темпля: чаще всего, поиздевавшись всласть, надругавшись самыми изысканнейшими надругательствами, виновного зашивали в мешок и топили.
Женщина, жившая неподалеку от Темпля, как все женщины — воплощенное любопытство, утверждала в суде, что довольно долго, никем не замеченная, наблюдала она в дверную щель, как тамплиеры поклонялись в своем храме идолу со светящимися глазами и занимались при этом грязными оргиями.
Три дезертира ордена увенчали все эти и множество других показаний признанием в отступничестве, кощунстве и противоестественных пороках всех без исключения членов ордена.
Орден был уничтожен.
Какие страсти! Вхожу в храм, где по слухам и доносам многовековой давности происходило страшное, прохожу под изящными стрельчатыми сводами к алтарю, разглядываю яркую мозаику сводчатых окон. Пусто. Перед скамьями прихожан лежат молитвенники. Церковь как церковь. Таких в этой стране множество. Через час, если верить объявлению у входа, начнется обыденная служба. Паства здесь немногочисленна и однородна: в основном адвокаты и преподаватели колледжей Сити.
Я шла к выходу из храма и уже у самых дверей вспомнила, что не была в его круглой части.
Скульптуры рыцарей со скрещенными ногами на плитах надгробий — девять фигур, лежащих на полу в центре круглого зала, большей частью немного повреждены от бомбежки 1941 года. Среди них нашла я надгробья «последнего великого феодального барона» Вильяма Маршала, графа Пемброка и двух его сыновей. Он, правоверный советник короля Иоанна Безземельного, убеждавший последнего дать вассалам «Великую Хартию Вольностей». Он был выбран регентом Королевского Совета в царствование Генриха III. Значит, он и был тамплиером? Вечером этого дня я нашла в одной из старых английских исторических книг упоминание о том, что граф Пемброк покровительствовал ордену, не будучи его членом, за что с огромной помпой прах его был положен в круглой части Темпля в 1219 году.
Эти рыцари со скрещенными ногами, у одного левая по колено отвалилась, у другого совсем стерлись черты лица третий обезносел, почему-то вселили в меня тревогу, необъяснимую потому, что доселе вид надгробии в английских храмах не вызывал никаких волнении, разве что любопытство к имени и судьбе того, кто лежал передо мной, окаменев, и чье сомнительное изображение могло послужить разве что пищей для фантазий, единственной и точной и которой на самом-то деле нет. Привычная сознанию картина мира представилась гладкой, расшитой, хотя и чуть обветшалой ширмой, окружившей меня. Острое желание заглянуть за ширму, дабы увидеть все тайные и явные пружины истинного, неприкрытого механизма жизни было столь сильно, что я подняла глаза от надгробья графа Пемброка и двинулась на стену. В ту же секунду я ощутила перед собой непреодолимый барьер — множество взглядов впилось в меня и остановили…
Пятьдесят шесть лиц бесновались на круглой стене Темпля. И всего-то было — традиция ранней готики — изображать химер, адских чудовищ для устрашения человека Страшным судом. В туристской книжонке «Церковь Темпль» про эти головы на стене так и сказано: «По традиции они должны изображать души в аду и души в раю, но, глядя на них, думаешь, что они еще проходят чистилище». Но в том то и штука, что со стен Темпля смотрели на меня скульптурно безглазые не химеры и абстрактные души, а живые люди, лица. И при взгляде на них никаких ассоциаций с душами в раю или в аду у меня не возникло. Совсем другое возникло.