А утром все умытые (а когда оставалась вода, то и в постиранной одежонке) отправлялись в город. Если автобусом, то это не вызывало больших затруднений: подбирался на остановке билет, естественно, использованный, и смело пробивался еще раз компостером (в том случае, когда не было кондуктора). Когда же надо было ехать поездом, то следовало проявить максимум изобретательности и надежно билеты проверяют только после прибытия на станцию, значит, нужно быть осмотрительным, чтоб не попасть в руки контролера. В итальянских поездах можно спрятаться в туалете, хотя они открываются проводниками. Когда мы ехали зайцами из порта Фьюмичино в Рим, отец Августин поведал историю, как один наш соотечественник все же смог проехать таким образом всю Европу, пока, правда, его не обнаружили в поездном туалете бельгийские контролеры.
Но любознательность можно утолить и пешими прогулками, а как быть с голодом, который, вместе с любовью (она, конечно, к теме нашего разговора не относится) правит миром, как сказал поэт. Чтобы идти на лодьях на веслах и под парусами, надо тратить много сил, а откуда они могли взяться, если вкушали мы лишь жидкий чай да такую же жидкую баланду из семи круп. Хлеб у нас кончился в Турции, сухари – в Греции, а сушки и печенье – перед итальянскими берегами, фрукты и овощи нам были просто противопоказаны по финансовым соображениям, так что оставалась лишь строгая норма консервов да крупы (на судах холодильника не было, и естественно, не сохранилось ни масла, ни мяса).
Поэтому ничего нет удивительного в том, что одними из самых ярких моих заграничных впечатлений были ночные пиршества на итальянских островах, когда не выдержавший голодного блеска наших глаз добрый пекарь пожертвовал на лодьи несколько подгорелых караваев, а в другой раз (почему-то все значительные события случались в плавании ночью) владелец ресторана прислал в коробках пиццу. Вот это был пир: мы сидели в темноте под брезентом и медленно ели кусочки пирога, растягивая удовольствие и стараясь не обронить ни крошки.
Почему мы не зарабатывали? Пытались, хотя за «бугром» никто не торопится брать иностранцев с двадцатидневной визой на работу. Но однажды нам повезло: хозяин ресторанчика решил ради рекламы сфотографировать свое заведение на фоне плывущих лодий.
Целый день мы жарились под солнцем, поднимая и опуская паруса и гоняя лодьи с места на место: заказчик желал получить качественный снимок. И за этот титанический труд он вечером пригласил нас в свой ресторан. Уж тут мы не дали промашки и до отвала наелись спагетти, с маслом и кетчупом, с наслаждением запивая все кисленьким винцом.
Другие виды заработка также не блистали выдумкой, хотя и приносили кой-какой доход.
Ну, прежде всего, сбор пожертвований. Сразу же по приходе в любой порт около лодий выставлялись жестяные ящики. Собранные драхмы и лиры откладывались для возвращения домой. Ящики даже опечатывались, так как команды лодий пытались откачивать деньги от этих сборов себе на пропитание.
У лодий всегда толпились любопытные. Им предлагалась рискованная экскурсия: взобраться по шатким сходням и взглянуть на житье-бытье пилигримов, так сказать, изнутри. Богатые туристы приходили в ужас от нашего быта и кормежки и могли отвалить, сильно разжалобившись, даже крупную купюру.
Предлагалось также катание на лодьях или плавание на другой остров. Молодожены из Англии даже согласились проплыть с нами подольше, заплатив за это удовольствие сорок фунтов, но после первой же ночевки на палубных досках под банками незаметно исчезли, даже не потребовав обратно своего щедрого взноса. Дольше всех с нами плыли французские девчонки, да и то лишь потому, что влюбились в бравых карельских поморов. Голь на выдумки хитра: ребята устраивали целые представления перед лодьями, чтобы заманить богатого туриста.
Низкий и плотный Вова-боцман наряжался в солдатскую шинель, напяливая военную фуражку, и, причесав свою бороду, выходил на набережную этаким цирковым «рыжим» зазывалой. А Коля – плотник, надев тельняшку, исполнял под гитару перед ресторанной публикой наши советские песни, за что ему кидали бумажки в стройбатовскую панамку, а хозяйчики ресторанов выставляли угощение за привлечение клиентов. Фотографы щелкали туристов на фоне экзотичных лодий, художники делали моментальные портреты-зарисовки, устраивая на самых фешенебельных островах вернисажи своих картин, но самый постоянный источник доходов был у наших торговцев. И здесь пальму первенства следует отдать скромному бухгалтеру из одной дружественной нам бывшей республики, у которой было простое и обычное имя Людочка.
Прежде всего, эта незаметная маленькая девушка удивила всех при таможенном досмотре, когда, несмотря на жесткую перетряску багажа, умудрилась сохранить на каждой лодье по мешку разных близких ее сердцу сувениров.
Затем опытные в плавании и торговле поморы подметили, что она не стала выкидывать весь товар на дешевом для российского экспорта стамбульском базаре. И, вообще, обладая незаурядным чутьем по части рыночной конъюнктуры, она весьма точно определяла, где какой товарец пойдет.
В Турции Людочка не стала навязывать мусульманам водку, а вынула припрятанную подзорную трубу, которую, правда, у нее отобрал капитан для более успешного вождения лодьи. На греческих островах, раскладывая товары прямо на пристани, она удивляла богатую публику кружевами и вышивкой, на которой гармонично располагались бутылки водки и банки икры, увитые янтарными бусами, а заевшимся итальянцам она неожиданно предложила надувные игрушки, «хохлому» и значки.
В скромных греческих городках Людочка выступала в роли бойкого зазывалы, а на богатых курортах сидела горькой сиротинушкой, вызывая к себе всеобщую жалость, за что и получала вознаграждения.
С каждым днем ее бизнес шел в гору, чему налицо были серьезные свидетельства. Во-первых, она приобрела черную майку с единственным словом – «Босс», которую подпоясывала широким ремнем с кошельками для разных мелких драхм и лир (твердую валюту хранила в самых укромных местах), а ниже пояса она была затянута в наимоднейшие розовые лосины, выгодно обрисовывающие ее формы, на что иностранные покупатели также обращали внимание.
В кругу «крутых» бизнесменов СНГ принято обзаводиться охраной, и Людочка также стала теперь прогуливаться с телохранителем, крепким высоким парнем, который отводил ее после вечерней кружки пива на лодью. Но в отличие от доморощенных миллионеров Людочка не швырялась с таким трудом заработанной валютой и даже не положила ее в конце путешествия в итальянский банк, а всю, до копейки, привезла в своем поясном кошельке на родину, чтобы открыть собственное дело.
Так что во время плавания пилигримы набирались не только моряцкого опыта и осматривали живописные античные руины, но понемногу проходили азбуку заграничной «школы выживания», прочно уяснив себе основное правило: «Без лиры в кармане жить трудно, но можно…»
Окончание следует
В. Лебедев, участник плавания в Италию на лодьях «Вера», «Надежда», «Любовь» | Фото Ю.Масляева
Исторический розыск:
Белая гвардия: последний приют
Бредить Парижем и страстно желать встречи с ним – давняя русская особенность. Еще в 1790 году молодой путешественник Николай Карамзин, приближаясь к Парижу, писал: «Вот он, – думал я, – вот город, который в течение многих веков был образцом всей Европы, источником вкуса, мод, – которого имя произносится с благоговением учеными и неучеными, философами и щеголями, художниками и невеждами, в Европе и в Азии, в Америке и в Африке, – которого имя стало мне известно почти вместе с моим именем; о котором так много читал я в романах, так много слыхал от путешественников, так много мечтал и думал!.. Вот он!.. Я его вижу и буду в нем!..» – Ах, друзья мои! Сия минута была одною из приятнейших минут моего путешествия!»
К желанной встрече с Парижем я шел все первое полстолетие своей жизни. Но тогда выезд в Париж был для меня, как и для многих, так же реален, как полет на другие планеты… И вот наконец в декабре 1990 года, когда еще гремели фанфары перестройки и русские были желанными гостями за рубежом, я, как и молодой путешественник двести лет назад, приближался к Парижу – с такими же «живыми чувствами, с таким любопытством, с таким нетерпением».
Я ждал встречи с парижскими музеями, улицами и площадями, бульварами, знаменитыми кафе, Сеной, Эйфелевой башней и многим другим…
Но было в Париже одно место, посетить которое я считал более своим долгом, чем интересом. Это – русское кладбище Сент-Женевьев-де-Буа в южном пригороде Парижа, где похоронены и мои родственники.
Живя в Париже у своих родных, я, сам поначалу этого не осознав, получил редкую возможность, попав на Сент-Женевьев, не торопиться к отъезжающему автобусу.