— Лен, не чуди! Она всегда такая была! Всегда вся из себя. Идеальная женщина! Проститутка она идеальная! Только вместо того, чтобы получать от них деньги, сама им платит, чтобы её драли во все места!
— Фу, Маринка. Как пошло. — а после туалет наполнил их мерзкий смех.
— Пошло, не пошло, но Вика такая всегда была. Особенно после своего Кипра. Что там с ней случилось, хрен его знает. Но когда она приехала назад, вся такая идеальная и через губу не плюнет, стало ясно, что это всё. Пропала девка. Рома у меня вообще говорит, что все её гостиницы строят только те, кто хорошо её оттрахал перед этим.
И опять ядовитый смех «подруг».
А я сидела на унитазе и не могла собрать себя! И чувствовала же эту фальшь ещё когда в квартире были, но не могла понять, что не так. А тут, оказывается, вон как всё глубоко зарыто.
Зависть! Чёрная, мерзкая, липучая зависть. Пожирающая людей живьём. И никто не видит, что что-то не так. Всех всё устраивает.
— Я хочу домой, Господи. — простонала я тогда в руки. — Я хочу домой. Пожалуйста. — говорю сейчас своему отражению, пытаясь собрать себя воедино, но не выходит.
Начинаю осматривать себя опять. На мне спортивный комплект: топ и трусы. Единственное, что без полосочек и кружева смогла найти. И действительно — идеально.
Никакой лишней складочки, руки проработаны, ноги стройные, жопа накачана, живот плоский, нет даже складки под подбородком. Всё гладкое и шелковистое.
— Сколько же ты времени проводишь в своих фитнесах и салонах, Вика? — опять спросила у отражения. — Кому ты только это делаешь? Смысл в этом всём, если даже не с кем поделиться, тем, что с тобой за день произошло?
И не клеится что-то. Вот не сходиться, и всё тут! Если здесь, Вику, боятся даже аниматоры на детском празднике, значит… А что это значит?
И полный ступор! Не могу собрать всё.
— Мне нужна информация. А где её взять? — опять спрашиваю у отражения. — И не смотри так на меня! Я тебя не знаю. Я выгляжу не так! Ясно? А вот информация нужна.
Интернет? — А это вариант! Если меня знают многие, значит, и в интернете есть много информации.
А может и сейф у тебя имеется, Виктория Викторовна?
Нужно поискать. Нужно… и опять звонок. В дверь. И в этот раз я даже не подпрыгнула от неожиданности, но видеть никого не хотелось. У меня здесь только план вырисовывается начал, а меня опять отвлекают. Но накидываю на себя халат и иду смотреть, кто в этот раз пожаловал.
Но как только я открыла дверь, чуть не зарыдала от облегчения.
— Папа. — выдохнула со всхлипом и просто повисла у него на шее. У своего настоящего папы. Такого же, как дома!
Хотя я так всегда делаю и всегда воюю с детьми за первенство в обнимашках деда. За что всегда получаю от мамы. Она-то внуков больше любит, чем нас с Надюхой.
Но сейчас я не слышу отклика. А только чувствую, как напрягается тело отца под руками.
— Викулёк. Ты чего, дочь? — как-то странно спрашивает папа, наконец-то обнимая в ответ. — Как же ты давно не обнимала меня, моя Викуля. — хрипловато проговаривает, а мне так больно от его слов становится.
Ведь неправда всё это. Обнимала. Буквально неделю назад были в гостях и обнимала!
А здесь…
Но я быстро прихожу в себя и начинаю затаскивать его в квартиру, осматривая коридор.
— Пап, а ты что один? — спрашиваю бодро, стараясь проглотить ком в горле.
— Один. — проговаривает в ответ, но взгляд его показывает всю степень его непонимания сейчас.
— А-а-а, ясно. Мама с внуками осталась, да? Как обычно, спасать их от нерадивых родителей. — начинаю подначивать папу, чтобы разрядить обстановку, но получается всё наоборот.
— Как обычно… — и всё. Папа замолкает и замирает посреди прихожей.
Ага. Значит, Вика, ты полностью охреневшая женщина, которая даже с родителями общаться перестала.
Тогда… думай, думай Вика!
— А давай чай пить, пап? — предлагаю и быстро прячусь за стеной кухни, что отделяет основную зону от коридора. — Дура, дура, дура! — рычу себе под нос, набирая воду в чайник, и начинаю рыскать по всем шкафчикам в поисках кружек и чая. Или хотя бы чего-то, что можно сделать сейчас и занять руки.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
Сзади раздаются неспешные шаги папы. Я прямо начинаю ощущать его пытливый взгляд, но вот за его молчание — спасибо. Мне бы тоже сейчас понять, как я должна разговаривать. Да только в голову вообще ничего не приходит.
Я ещё не отошла от ночного «приключения», а здесь ещё одно нарисовалось. Хотя нет! Папа всегда может понять меня… мог! А здесь, скорее всего, не может!
— Так. Ладно! — резко растираю ладошками лицо и поворачиваюсь к папе, который сидит и даже не дышит, наверное. — Чай? Кофе? Хотя лучше чай. Кофе ты не пь… или здесь ты пьёшь кофе, пап?
— Не дочь, я и… здесь кофе не пью. Чай давай. — как-то даже тяжело выговаривает папа, а мне хочется подойти и обнять его. Спрятаться в его объятьях, попросить прощения. За что понятия не имею. Но так хочется, что даже слёзы к глазам подступают.
— Ну, значит, чай. — прохрипела и отвернулась.
Расставляю чашки. Достаю сахар, потом замечаю хлеб и ветчину в холодильнике. Начинаю делать бутерброды. Мне нужно хоть чем-то занять руки, чтобы не начать «пороть горячку».
А в голове колокольный звон! Нереальный шум, который мешает сосредоточиться. И с каждой минутой он становится всё сильнее, заставляя моё терпение трещать по швам. Хотя я думала, что оно у меня сшито капроновыми нитками и не порвётся уже!
— Викулёк. — тихий голос папы врывается как раскат грома в моё сознание, заставляя подпрыгнуть на месте. — Присядь, дочь. Не мельтеши. — и вроде спокойно говорит, но ослушаться желания не возникает.
— Хорошо пап, хорошо. — отвечаю, разворачиваясь и встречаясь с ним взглядом. В таких родным и любимых глаза я вижу непонимание и… боль. — Чай. — решаю оттянуть ещё наш разговор на минутку хотя бы.
— Викулёк. — опять зовёт папа, а мне так больно слышать горечь в его голосе.
В чём огромный плюс материнства? — Ты начинаешь слышать эмоции. В голосе, в слезах, в смехе. Ты учишься различать каждую интонацию. А дети — это первые учителя в таком нелёгком деле!
— Вот твой чай. — тихо проговариваю, ставя кружку напротив, — И бутерброды… с чего вышли. Точнее… это Наде спасибо. Я так понимаю, что она снабжает мой холодильник… Фу-у-у-у-ух! — просто опускаюсь напротив и начинаю нервно растирать лоб, прикрывая глаза. — Я не могу такого говорить, да пап? — поднимаю взгляд на растерянного отца и слышу тихое:
— Не можешь. А ещё… ты губу жуёшь…
— Жую. — еле слышно соглашаюсь, прикрывая глаза.
— Как в детстве. — хрипло закончил, а у меня всё сжалось в груди.
— Пап…
— Ты ведь не моя Виктория Викторовна. — начинает он спокойно, но грустно, — Ты моя Викулёк. Та, которая осталась на тех грёбаных островах. — а руками сжимает кружку, да так, что пальцы его белеют.
— Папа. — опять зову его, но чуть громче. — Что со мной случилось, пап? Как я превратилась в… ЭТО? — провожу в воздухе руками, указывая на себя.
— Совсем ничего не помнишь? — горько спрашивает.
— Нет. Ничего. Я… да даже говорить не буду. Меня уже и так всё достало! А все вокруг ноют и говорят, что меня инопланетяне, бл…ин поменяли!
— Ну-у-у, здесь тяжело не согласиться.
— Да па-а-ап! И ты туда же?
— Поверь мне. Те, кто тебя знают, будут так говорить! Ты не та, кто был ещё неделю назад.
— Неделю назад, я пыталась отмыть кухню от кулинарных экспериментов Ксюхи. — вспомнила с улыбкой это пиршество, но вот голос папы вернул меня назад.
— А Ксюха — это…
— Это моя дочь, пап. Старшая… — начинаю говорить и уже даже не стараюсь сдержать себя.
Выдаю всё как на духу, стараясь не смотреть на папу. Но его взгляд чувствую как живой. Он меня просто сканером ведёт, будто проверяя вру я или нет.
Но когда я дохожу уже до вчерашних приключений, благоразумно опуская «некоторые» детали, и со злостью выдаю всё, что думаю о себе же и своих «подругах», папа поднимается и быстро подойдя просто заключает меня в объятиях.