Мы слетали по полёту. Артур с Владиславом Ильичём поменяли последовательность своих заданий — сначала сходили «на потолок». Все пошли на второй полёт.
Утюжу в приаэродромной зоне — «четвёртом квадрате» — виражи-спирали. Положенное топливо выработано. Захожу на посадку. Перед нами взлетает СУ-15 Артура с Лойчиковым. Они, не выключая форсажей, набирают одиннадцать тысяч метров — это стандартная высота для сверхзвуковых разгонов — и начинают «гнать предельный Мах». В воздухе довольно тихо, самолётов летает мало: мы, да ещё парочка тяжёлых машин — кажется, «школьные» Ил-18 и Ту-134.
Редкие фразы стандартного радиообмена, короткие штатные доклады… Длинные паузы…
Вдруг… В эфире — быстрая неожиданная скороговорочка Владислава Ильича Лойчикова, что-то вроде:
— Отказ управлен… КАТАПУЛЬТИР…
Полуторасекундный доклад — и опять тишина…
У всех услышавших одну эту радиофразу — недоумение, лавинообразно перерастающее в огромную напряжённость. На выносном экране локатора у РП — застывшая метка самолёта. Несколько циклов обзора — и метка, расплываясь, исчезает с индикатора.
В эфир безответно несутся молитвенные запросы руководителя полётов, обращённые к позывному Артура и Владислава Ильича:
— Ответьте…
— Доложите обстановку…
— Ваше место…
В ответ — тишина. На стоянках люди нервно курят, перебрасываются какими-то обрывками фраз, зачастую не понимая вопросов и не слыша ответов. Все работающие здесь, на испытательном аэродроме, уже не раз и не два сталкивались с подобными ситуациями и поэтому, лихорадочно перебирая предположения, понимают, что ясность сейчас не внести. Остаётся лишь один удел — невыносимо тянущееся ожидание возвращения ушедших на поиск спасательных вертолётов.
Прошло около двух часов. Нервы натянуты как струны. Позвонили с «вышки» (такое короткое название принято для командно-диспетчерского пункта управления полётами): поступил доклад со спасательного вертолёта: оба лётчика катапультировались и найдены в тяжёлом состоянии. Подобравший их вертолёт подходит к аэродрому.
Вертолёт садится на бетонную площадку прямо у здания Школы. Здесь уже ждут санитарные машины, лётчики, аэродромный персонал.
Сначала выносят носилки с Лойчиковым. Он выглядит ужасно: босой, в изорванном в клочья обмундировании. На голове — лётный защитный шлем «ЗШ-5», его на случай возможной травмы головы будут аккуратно снимать только врачи. Лицо — непонятного синего цвета, губы постоянно шевелятся: он словно пытается с усилием что-то сказать, но даже шёпота не слышно.
Артура выносят вторым. Он тоже без ботинок, лётный костюм разодран в лохмотья, левая рука как-то неестественно вывернута… А лицо совершенно спокойно — он без сознания. ЗШ-5 на голове нет!
Санитарные машины увозят их в городскую больницу, оттуда приходит первичная сводка: рентген показал, что у обоих много различных переломов. Состояние Лойчикова тяжёлое. Чечулин в сознание не приходит: сильная травма головы, его решено немедленно перевезти в институт нейрохирургии.
Уже позже, после выписки из госпиталя Владислава Ильича Лойчикова, из его рассказа мы детально узнали, как развивалась вся ситуация.
Выйдя на прямую, не выключая форсажей, они «погнали в горизонте», то есть с разгоном на строго неизменной высоте одиннадцати тысяч метров, предельно допустимый Мах — под «двойку».
Разгон шёл нормально, и в самом его конце, когда заданная предельная скорость была уже почти достигнута, и нужно было разворачиваться вправо, в сторону аэродрома, самолёт начал плавно крениться влево. Лойчиков по самолётному переговорному устройству спросил у Артура:
— Ты зачем пошёл влево?
— Это не я, он сам, — ответил Артур.
Ручка управления оказалась намертво — «колом» — заклиненной. Самолёт, сначала плавно, а затем всё интенсивнее вращаясь влево, начал «зарываться» вниз. Скорость теперь уже не уменьшалась даже с выключенными форсажами.
— Готовься, надо прыгать! — скомандовал Владислав Ильич.
— Понял, — ответил Артур.
Это было последнее произнесённое им слово…
Катапультирование произошло на приборной скорости больше тысячи километров в час, в создавшейся ситуации на лучшее рассчитывать не приходилось.
Владислав Ильич помнит, как дёргал ручки катапульты, потом — провал памяти. Очнулся на стропах парашюта, и — опять провал… Затем уже увидел, что висит над землёй, парашют зацепился за дерево. В очередной раз очнулся от холода, больше всего замёрзли ноги… И снова пустота!
Потом уже — поисково-спасательный вертолёт, санитарная машина, госпиталь. Всех приходящих ребят спрашивал:
— Что с Артуром?
Не получая ясного ответа, он просил оставить его одного.
У Артура в момент катапультирования мощнейшим скоростным напором сорвало с головы защитный шлем, он получил сильную черепно-мозговую травму и ряд переломов…
А в тот вечер все мы, слушатели Школы лётчиков-испытателей, собрались в большой холостяцкой квартире школьного общежития. Один из нас, Феликс Золотарёв, изрёк «авиационную мудрость»:
— Вот когда сидишь где-нибудь на промежуточном аэродроме и целыми днями ждёшь лётной погоды, её как на грех не бывает. А стоит с вечера напиться — и наутро непременно будет ПМУ.
«ПМУ» в переводе с авиационного языка означает «простые метеорологические условия» — у каждого пилота эта короткая аббревиатура ассоциируется с безоблачным ясным небом и отличной видимостью.
— Артур уже вряд ли вернётся на сверхзвук, — продолжал Феликс, — но пока врачи его там, в институте ремонтируют, нам нужно здесь хорошенько выпить, чтобы всё у него в итоге было нормально.
Мы допоздна «бузили»: садились за стол, пили водку, вставали, разбредались группами для разговора «по душам», опять собирались. К нам пришли лётчики-испытатели разных поколений: Агапов, Щукин, Тресвятский. Одни уходили, заходили другие…
…А утром на ступеньках лестницы у входа в Школу нас встретил наш «дядя Федя» — легендарный лётчик-испытатель Фёдор Иванович Бурцев, Герой Советского Союза, многолетне-бессменный начальник Школы лётчиков-испытателей.
Он стоял на крыльце какой-то потерянный, и, съёжившись, произнёс, глядя мимо нас, словно кому-то стоящему вдалеке:
— Ну что… Чечулин сегодня ночью умер…
…Я часто вспоминаю Артура. И в своей профессиональной деятельности на микояновской фирме, куда мы вместе были приглашены работать. И на досуге, в кругу коллег и друзей. Порой мне кажется, что он словно незримо продолжает присутствовать рядом, мне мерещится среди лиц его характерная сдержанная улыбка… Хотя большинство из ныне окружающих меня людей так и не было с ним даже знакомо…
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});