Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Грехи отцов, — шепчет кто-то. Достаточно громко, чтобы все расслышали.
Но если Энн и слышит, то не подает и виду.
Большинство жителей города думают, что Энн стала ведьмой в знак семейного протеста, доведенного до абсурда — «если не можешь победить, присоединяйся», «если вы так думаете — значит, это правда». Не знаю.
Энн Чейз уже практиковала колдовство в те времена, когда я покинула Салем. Она жила в хипповской коммуне в Гейблс, выращивала травы и заваривала «волшебный» грибной чай для друзей. Тогда она предпочитала не черные платья, а длинные развевающиеся юбки с индийским рисунком — из той же ткани, что и покрывала, которые мы с Линдли купили на Гарвард-сквер. Энн обычно ходила босиком, делала хной татуировки на костяшках пальцев и носила на ноге браслет, который вился вокруг лодыжки точно серебряная лоза.
Иногда мы с Линдли думали, что Энн очень экзотична. Но чаше всего склонялись к мысли, что она просто ненормальная, — например, в тот день, когда мы увидели ее на пристани Дерби, где она произносила любовные заклинания для своих подруг, которые бегали за ней точно щенята. Мы частенько следили за происходящим из гавани, с борта «Китобоя», поставив его у чужого причала. Наблюдая за Энн, мы смеялись и прикрывали рот, чтобы нас не услышали. Но наверное, любовные чары возымели действие, потому что подруги Энн, одна за другой, рожали детей, одевали их в яркие хипповские футболки и кормили грудью в общественных местах. Разумеется, время хиппи давно прошло, но, как говорила Линдли, «в Салем шестидесятые пришли лишь в семидесятых». И она была права. Когда корабль шестидесятых вошел в салемский порт, Энн Чейз одной из первых прыгнула на борт. А когда он отошел от причала, она осталась стоять на берегу. Здесь был ее дом.
В те годы все, так или иначе, занимались магией, но Энн подняла дело на новый уровень. Вместо гадания на картах и по «Книге перемен» она занялась френологией. Могла предсказать судьбу, исследовав шишки на черепе. Энн бралась обеими руками за голову клиента и нажимала, будто выбирала арбуз на рынке, а потом сообщала, скоро ли вас ждет свадьба и сколько будет детей. Линдли пару раз побывала у Энн, а вот я не захотела, потому что не люблю, когда меня трогают за голову. И потом, Ева могла предсказать мою судьбу когда угодно, стоило только попросить.
Лучше всего у Энн получались масла. Она выращивала травы в ящиках на окне, варила лекарственные зелья и извлекала эссенции. Со временем, когда ее бывшие товарки превратились сначала из хиппи в яппи, а потом в обыкновенных домохозяек, Энн заменила подруг кошками. Она открыла магазин трав на пристани Пикеринг — еще до того, как этот район стал престижным, — и дела у нее шли неплохо. Во всяком случае, она сумела удержаться там, даже когда Пикеринг сделалась весьма фешенебельным местом. Ее бизнес процветал, поэтому Энн перестала выращивать травы в ящиках на окне и начала покупать их у Евы. Именно так они и подружились.
Превращение Энн в «городскую ведьму» шло постепенно. По рассказам Евы выходило, что однажды утром Энн проснулась и поняла, что стала ведьмой. На самом деле это было не мгновенное решение, а эволюция. Но именно семейная история сделала Энн знаменитой.
Салемские ведьмы — местные, которые практикуют у нас, или приезжие, которые перебрались в Салем, потому что это безопасное место для ведьм, — все вращаются вокруг Энн Чейз. Знакомство с ней для них все равно что знак доблести, доказательство того, что салемские ведьмы действительно существовали, — «вот посмотрите, каких успехов мы достигли». Разумеется, это ничего не доказывает (потому что Джайлз и Марта Кори были не колдунами, а просто несчастными жертвами), но единожды проведенную черту трудно стереть. Сидя в церкви, я гадаю, как себя чувствует Энн в качестве талисмана.
Она говорит несколько минут — о саде Евы и о спасении редких растений (об этом много лет писали в журналах). Я хочу послушать Энн, но кто-то снова начинает шептать, и мне не удается сосредоточиться. Оглядываюсь, но не нахожу источник шума, и опять пытаюсь прислушаться к Энн, которая повествует о жизни Евы.
— Ева, насколько мне известно, спасла минимум один вид от исчезновения, — говорит она.
— Крайнее преувеличение, совершенный бред, — шепчет тот же голос, на сей раз достаточно громко, чтобы я услышала. Я оборачиваюсь и шикаю на женщин слева, полагая, что это одна из них. Они бросают на меня странные взгляды.
— Как будто у тебя две головы, — произносит голос мне в самое ухо, громче и ближе. Я узнаю — это Ева. Она говорит так громко, что слова разносятся по всей церкви. И уж точно — в той ее части, где сидим мы. Но несомненно, я единственная, кто слышит.
— Ева Уитни была одной из нас, — продолжает Энн, и некоторые ведьмы аплодируют. — Неофициально, конечно, но это правда.
Я смотрю на священника — именно этого ждет от меня Ева. Не знаю, с чего я взяла, но не сомневаюсь. Отец Уорд был ее другом. Я помню, как они допоздна обсуждали с Евой Библию и литературу.
Смотрю на отца Уорда. Он смущен, но пытается держать себя в руках.
— Я помню любимую цитату Евы, — говорит Энн. — «Трава вновь вырастет весной, но вернешься ли ты, мой милый друг?» — Она в упор смотрит на меня, произнося эти слова.
Энн спускается с кафедры, и священник вновь приближается к гробу. Когда Энн проходит мимо, ее черное одеяние развевается, точно у ведьмы, летящей на помеле.
Рассказы людей о Еве воскрешают во мне небольшое воспоминание: обо всех нас, о ней самой и о «том дне, когда человек полетел» — так выражается Бизер.
Это случилось в сочельник. Отца Уорда недавно назначили к нам, и Ева всячески его поддерживала, заставляя прихожан посещать службу. Бизер в том году должен был играть на колокольчиках вместе с двенадцатью другим и детьми, наряженными в одинаковые красные костюмы. Каждый ребенок держал колокольчик, и они в странном ритме исполняли «Оду к радости» — поочередно, по сигналу, поднимали колокольчики и трясли ими так энергично, словно от этого зависело спасение души. Когда выступление закончилось, Бизер вернулся на скамью. От смущения и от жары он раскраснелся — по настоянию доктора Уорда в церкви топили как можно сильнее, чтобы дети не замерзли в старом здании, где гуляли сквозняки.
Скамьи в центре церкви стоят на небольшом возвышении, в шесть-семь дюймов, — непривычная конструкция. Если забыть об этом, можно упасть. Помню, как я сидела в тот вечер на нашей фамильной скамье вместе с Бизером. Служба заканчивалась. Хор пел точь-в-точь как сегодня. Какой-то пожилой джентльмен торопился домой и, увидев просвет в веренице идущих к причастию прихожан, решил нарушить правило и влезть без очереди, но, должно быть, забыл про ступеньку.
Сильнее всего я запомнила выражение лица Евы в то мгновение, когда старик начал валиться на нас, головой вперед, точно в полете, — его ноги были почти параллельно полу. Бизер заметил опасность раньше остальных и выкрикнул: «О черт!» Если бы мы находились дома, Ева бы его за это отшлепала, но, прежде чем тетя успела до него дотянуться, брат нырнул на пол, утащив меня за собой.
Все прихожане как по команде обернулись и увидели Еву с воздетыми над головой руками: она перехватила старика налету, совсем как тренер, который страхует прыгуна с шестом. Это изменило траекторию полета и, вероятно, спасло беднягу от увечья. Прежде чем упасть, человек будто завис на секунду в воздухе.
Я подумала: «Все будет в порядке, если он действительно поверит в то, что летит».
Но старик растерялся. Его лицо искривилось, и он грохнулся всей тяжестью на колени Евы и на нашу скамью, расколов пластинку красного дерева. Каким-то чудом он все-таки не пострадал. Ева тоже. Помню, как впечатлился Бизер тетиными ловкостью и смелостью. Целыми днями об этом твердил.
— О черт, — шепчет кто-то, и я вижу, как Бизер улыбается.
Я осознаю, что воспоминание предназначалось ему, а не мне. Он смеется и плачет, погружаясь мыслями в прошлое. Потом солист хора начинает петь «Раглан-роуд». Странный, но хороший выбор. Его сделал мой брат, и я знаю, что Еве бы понравилось.
Вижу, как Энн улыбается, проходя мимо в развевающемся платье, и ощущаю легкое движение: дух Евы устремляется к ней. Я смотрю на Бизера, чтобы понять, заметил ли он, но брат уже встал и идет к гробу вместе с теми, кому предстоит его нести. Он ничего не увидел.
Потом все мы идем вслед за гробом. Когда массивные двери открываются, прохладный воздух церкви превращается в тонкую дымку, из которой мы попадаем на раскаленный асфальт. Но, прежде чем идти дальше, все вдруг останавливаются. Никто не хочет выходить. Шаг наружу — это конец чего-то, серьезная перемена. Мы это ощущаем. Дело не в том, что на улице почти сорокаградусная жара, а в чем-то другом. На мгновение порог кажется слишком высоким, чтобы через него перешагнуть: так думают не только несущие гроб, но и остальные. Никто не желает быть первым. В одной секунде — вечность, и мы в ней застыли. Наконец отец Уорд рушит заклинание и выходит из церкви.
- Где я ее оставила - Эмбер Гарза - Детектив / Триллер
- Утопленница - Кейтлин Ребекка Кирнан - Триллер / Ужасы и Мистика
- Последний поворот не туда - Катарина Ельчанинова - Боевик / Крутой детектив / Триллер