Но и Эккегард все чаще терял самообладание в ее присутствии Беатрикс умела и любила доводить его до совершенного неистовства – в любви ли, в беседе ли.
– Доброй ночи, Эккегард, – сказала она надтреснутым голосом, то ли выпроваживая его, то ли здороваясь. Эккегард возмутился и тут же допустил ошибку, обратясь к ней по имени:
– Беатрикс, я прошу тебя, ляг и отдохни. Никакой нет надобности в этих бдениях. Народ прослышал и теперь волнуется, того гляди, совсем расшумится. Прошу тебя… – Он вдруг осекся, ему пришла в голову странная мысль: по идее королева не должна была знать правду, все следили, чтобы истинная причина смерти короля осталась ей неизвестной. Еще бы, такой стыд перед вертихвосткой-иноземкой, которая уж наверняка не замкнется себе в Занте-Мерджит, а умчится на Юг и поднимет звон на все Святые земли. Но его не отпускало предчувствие, что она знает обо всем, причем знает больше, чем кто бы то ни было, и что именно в ее руке узел этой беспокоящей его связи: «он, она, король». Она еще раз обошла гроб. Склонив плечи, запечатлела на лбу покойника целомудренный поцелуй. Отступила. Точно так же она целовала бы камень, любимого ручного горностая, нелюбимого любовника, – он вдруг понял: есть у нее такой, он его чует, как всех в этой паутине, только вот имя…
– Я не уйду отсюда, Эккегард.
– Но ты устала, прошу тебя, тебе нужно отдохнуть. Здесь не место кокетству. Иди же спать.
– Только с тобой, мой сладкий, – сдерзила женщина.
Он залился краской и не сразу нашелся с ответом. Строго мерцали высокие «гробовые» свечи. Уста королевы были злорадно сомкнуты. Он решил защищаться, решил покончить разом не только с несуразными бдениями, но и с тяготящей его связью.
– Я давно хотел тебе сказать, – он запнулся, – я давно хотел тебе сказать, что надо покончить с этим срамом, которому мы так и не придумали оправдания. На языке благородных это зовется измена и разврат. Знай, Беатрикс: мне страшно, а не сладко, что я причастен к этому. Я чувствую себя так, словно кровь короля и на моих руках.
– Ты благороден? – Глаза женщины засветились. – Так почему же ты не назовешь то, что было между нами, благородным на всех наречиях словом «любовь»?
– Прости, королева, что должен говорить с тобой так, как не говорил раньше, – и он сделал шаг назад, – но ты и я – разной крови. Века и Воля Сил разделили Этарет и людей, и, несмотря на сходство друг с другом, не может быть между ними истинной любви. От века и навеки! – Он вколотил последний гвоздь и величаво сомкнул уста. Однако вколотил не до конца. В лице Беатрикс проглянуло ехидство.
– Ай! Ну да, конечно, не может, – сказала она, придвигаясь, – куда мне понять высокую душу Этарет! Конечно, какая там любовь! Швеи ведь так и не смогли починить то платье, которое ты с меня содрал во время нашего первого свидания. Осмелюсь напомнить высокому магнату Эккегарду Варграну, что его величество в тот момент, как и подобает истинному Этарет, наслаждался балладами. Да уж, какая там любовь! Скотина ландскнехт и потаскушка с площади Барг – вот кто мы были тогда. И говорили на одном языке – помнишь: «Сучка на жеребце!..»
Тут Варгран опомнился:
– Не сметь! Не говори такого при покойнике! Выйдем и продолжим разговор!
– В спальне на кровати, мой сладкий Эккегард! И только там!
– Замолчи!
И такая была в его голосе ярость, что королева попятилась.
– Иэй! Такое чувство, ты боишься, будто он воскреснет, Эккегард! Но нет – он уж не встанет! Уж я-то постаралась, чтобы он лежал тихохонько! Ведь это – моя работа, Лесной витязь. Это по моему слову его зарезали в борделе у Эрсон. Это по моей воле весь Хаар стоит на ушах от слухов. Ну и что, помогли ему тысячелетняя слава, зеленые свечки, этот дурацкий ножик? Не-а! Колдуй не колдуй, а он все равно подох, потому что я этого захотела! Потому что мне надоело быть портновским чучелом и распоркой для кэннена! И мне надоело слушать те бредни, которые вбивал ему в голову Аргаред! Да-да, ты прав, мой сладкий: между женщиной и Этарет любви не будет. И вот почему: нормальная женщина просто свихнется с таким болваном, который все время будет ей говорить, что она должна быть ему по гроб и дальше благодарна за то, что он оказал ей честь, взяв в жены, ах, нет! – сделав своей любовницей! Поскольку он, видите ли, не человек, а, знаете ли, лучше! Так вот, она или свихнется, или пойдет гулять с солдатней, что я иногда и делала, когда чувствовала, что с моей бедной головой что-то не так! И этот же самый болван изволит изменять своему другу и сюзерену с его супругой и так порвать на ней платье, что платье это приходится сжечь! И все никак не может честно сказать, что он самый обычный мужик! Не хуже и не лучше других. И его полюбила баба, тоже не хуже и не лучше других, вот разве что Господь нахлобучил на нее чертову корону, которая на самом деле не что иное, как шутовской колпак. Вот разве что отец у нее – император Святых земель! А теперь последнее, мой сладкий, – она уже почти выла, – я это все тебе рассказала, потому что люблю тебя. Люблю, и все тут! И не хочу с тобой расставаться, понял? И ты станешь моим королем, как тут у вас говорят – отныне и навеки! Ты им станешь. Потому что ты – человек. Человечишка! И не виляй! Я сказала!
У него тряслась челюсть, дрожали руки, и он не в силах был их поднять, чтобы хотя бы закрыть лицо. Надо было ей как-то ответить, но все слова куда-то исчезли, остались немота, желтый свет, Беатрикс – и спасения не было!! Он зажмурился, стиснул зубы и повалился на колени, схватившись за волосы, словно пытался удержать готовую сорваться с плеч голову. Лицо у него было искаженное, белое, мокрое – как после жесточайшей пытки.
С тихим мычанием он качался взад-вперед, редкие слезы выступили меж стиснутых век и катились у него по щекам. Некоторое время королева молча наблюдала за ним, потом подошла и насмешливо поинтересовалась:
– Ну, кому из нас надо пойти спать? Да еще, клянусь Богом, приняв усыпительное средство. Если призрак короля вздумает выяснять отношения, оно защитит вернее, чем зеленые свечи. Только я думаю, что сама буду лучшим усыпительным средством… Я твои слезки быстро высушу… А?
Сейчас бы сказать ей: «Пошла вон!» Или – нет, схватить за руку, вытащить к страже, пригнуть за волосы, закричать, срывая голос, на весь Хаар: «Вот она, убийца! Вот убийца короля!» Но он лишь беспомощно, словно в полубреду, шептал о том, что боится угрызений совести, чувствуя, что вот-вот зарыдает от ужаса, любви и бессилия.
– Ну, хочешь, я буду твоей совестью? Хочешь? – Она присела рядом, скользнув ладонями под его волосы, и повернула к себе его лицо с блестящими полосками слез. – Я никогда, никогда ничего тебе не припомню… Клянусь тебе – все, что было, я спрячу в другую жизнь. Клянусь. – Она потянулась к нему с поцелуем – дерзкий румяный рот приблизился к его вздрагивающим, кривящимся губам.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});