Тут я поймал себя на мысли, что еще чуть-чуть, и я начну говорить красивую речь и никогда не остановлюсь. Я рассердился и заорал:
- Да что ты, в самом деле, пристал ко мне, Рыж! Разве тебя мало гоняют на уроках?
- Гоняют! - обрадовался Рыж. - Еще как! А потом мы все равно боремся! Давай?
- Давай.
Мы колесом покатились по полу, и когда он уселся на мне верхом, то спросил:
- Просишь пощады?
- Пощады?..
- Ах ты! - закричал он, и мы покатились опять. Теперь он был внизу. Тихо! - приказал он шепотом.
Музыка. Тихая, но нарастающая, притягательная. Мы вскочили, распахнули дверь - звуки стали сильнее. Бросились через просторный зал, цокая по белым плиткам. Остановились, не решаясь распахнуть дверь в комнату Карички.
Там, за этой дверью, все было другое: там звучала музыка. Нам казалось, что за этой дверью тени ночных видений, невесомость лунного света, осторожность животных, таинство глубин - все жило своей чуткой жизнью, пока не ворвался ветер; он смешал земли, и воды, и звезды, растер все в молекулы, оставил хаос, улегся... и вдруг - там, за дверью, взошло солнце и из земли поднялся чистый зеленый листок...
Не знаю, так ли было это. Музыка смолкла, и мы тихо ушли, не сказав Каричке, что подслушивали ее игру.
- Иногда я смотрю, она ходит по саду, - рассказывает Рыж. - Ходит, ходит, ну - ничего не делает. Но я хитрый, наблюдаю. Ходит она, ходит, шмеля поймает, послушает, а он гудит в кулаке и не кусает. А потом, знаешь, запрется и сочиняет. Это точно - сочиняет. А меня хоть на веревке води, я ничего не придумаю.
Мы поднялись на крышу. Ночь была ясная. Самая чистая, самая точная звездная карта висела у нас над головой. Рыж знал ее хорошо. Он называл звезды, большие, и маленькие, и даже те, которые я не видел. Может, он фантазировал? Я заглянул в его лицо. Нет, он не обманывал: щурил глаза, вглядывался, искал и находил.
Он смотрел на черно-белую, самую точную карту неба и видел цветные звезды - голубые, как лед, белые, как электрическая лампочка, оранжевые, как апельсины, красные, как глаз маяка. Так рано утром луч солнца пробегает по серой земле и возвращает миру все краски жизни.
- Рыж, а какая Земля с Марса?
Он мгновенно перенесся на Марс, расставил пошире ноги на ржавом песке, задрал голову.
- Зеленая звездочка. По блеску - как Юпитер с Земли.
- А что тебе, Рыж, больше всего нравится там? - Я боднул ночное небо.
- Там? - Он задумался. - Солнце, когда затмение...
- Крылатое Солнце!
Я увидел его: черный круг Луны и размашистые золотые крылья.
- Так говорили жрецы, - сказал Рыж.
- В самом деле, откуда строители египетских пирамид могли знать про электроны? Ты прав, Рыж. Скажем так: солнечная электронная корона. Ты не возражаешь против короны?
- Нет.
- А против чего ты возражаешь?
- Что двадцать первый век уже кончился, как говорят некоторые.
- А ты как думаешь?
- Еще посмотрим!
Рыж, мой Рыж, доктор техники. Ты прав, мы уже не вернемся в темный мирок свечи, как не вернемся в прошлое. Даже если вокруг сомкнется пространство, никогда не станем первобытными людьми. Не забудем электричество и плазму, древних греков и создателя единой теории поля. Даже грязный атомный гриб не забудем. Не разучимся говорить на едином языке людей Земли, не разучимся управлять облаками. Мы всегда будем знать стихи, формулы, музыку. И весь этот мир, вся история Земли - в тебе, Рыж, живут в любой твоей клетке, зовут жить дальше. Я вижу это по твоим сияющим глазам, Рыж.
А как узнать, что будет со мной?
Раньше гадали по звездам. Но ведь это предрассудок: звезды молчат.
6
Мы не влетели в окно, а вошли в парадную дверь больницы и поднялись в комнату Карички.
По дороге Рыж обличал себя:
- Мы рассуждали ошибочно. Ну, когда мама спрашивает: куда я иду, а я говорю: никуда. Ведь я просто не знаю своей цели - и все.
- Правильно, Рыж. Это теорема кибернетики: если мы обрабатываем определенную информацию и обладаем знаниями о цели, то число действий сокращается до квадратного корня от всех операций.
- А утром, когда ты позвал, я знал цель. - Рыж порозовел от признания.
Я обнял его за плечи.
- Рыж, - сказал я серьезно, - я помню всегда: ты выручишь в трудную минуту.
- Чего ж тут трудного?
- Понимаешь, я боялся, что Каричка серьезно больна, и потому спешил.
Нет, не те слова! Как невозможно иногда сказать точно! Даже Рыжу, верному, понимающему Рыжу, не смог бы я объяснить, что боялся увидеть равнодушное лицо. Как тогда, в Студгородке, когда смертельно бледный принц датский посмотрел на меня в упор и отвернулся. Что было тогда с Каричкой? Захватила ее всю острая боль Гамлета? Или сковал леденящий свет грязно-белого пятна, подкравшегося в темноте?
...Я вспомнил, как на Совете все вдруг умолкли, посерьезнели, едва стала говорить Мария Тауш. Она провела на лунной станции много лет, узнала полное одиночество - вдали от всех, когда метеором убило ее мужа. Можно только молчать, когда видишь такое лицо, красивое и почти прозрачное, а потом улететь на Марс, найти там жесткую губку с колючками - цветок по марсианским понятиям, - назвать этот цветок "маритауш". Так было. Но лучше б не было. Трудно смотреть в такие глаза.
Мы торжественно вошли в дверь, и я уже не боялся увидеть равнодушное лицо. Каричка причесывалась у окна.
- Я сейчас, - сказала она.
У ее ног стоял глиняный кувшин с цветами. Таких цветов я никогда не видел: каждую ветку венчал пушистый белый шар, слепленный из тысяч колокольчиков; горшок словно кипел, выдувая молочную шапку пены.
- Что это? - спросили мы с Рыжем одновременно.
- Это? - Каричка равнодушно пожала плечом. - Это сирень...
Но глаза ее хитро блеснули. Она расхохоталась.
- Я сама ахнула, когда увидела, - созналась Каричка. - Это принес Ипатий Нилович. Который прогнал вас.
- Белый халат? - удивился я, а Рыж только свистнул.
- Ага. У него на крыше сад.
- Эх, Рыж, не догадались мы подняться выше!
- Хватит вам летать, - серьезно сказала Каричка. - Только падаете да разбиваетесь.
- У меня нет ни одного синяка!
- Точно, я видел, - подтвердил Рыж.
А она вдруг села и вздохнула:
- Я плохая колдунья, Март.
Глаза ее стали печальными. И я принялся убеждать, что все шло хорошо и я обязательно пришел бы первым, если б не это проклятое облако. Рыж тоже разгорячился, уселся верхом на стуле и, перебивая нас, показывал, как я летел. Он был сразу и гравилетом, и мною, и Сингаевским, и облаком, и самим собою - болельщиком и моим спасителем. Я впервые слышал, как в суматохе вскочил он в санитарный гравилет и даже держал конец сетки, когда спасатели вылавливали меня из невесомости.
Я и Рыж веселились, а Каричка сидела молча на постели, уперев подбородок в поднятые колени. Тогда, пошептавшись, мы объявили Каричке, что сейчас изобразим, как мы откроем секрет облака.
Я объявил:
- На ковре знаменитые клоуны - Студент и Ежик.
Это наша обычная забава. Я, конечно, всезнающий Студент, а Рыж - тот наивный Ежик, который слушается моих глупых советов. Ковер у нас под ногами, парик Ежику не нужен, он и так светится; я быстро мажу щеки каким-то белым порошком, замеченным на тумбочке, и сворачиваю из салфетки колпак.
Каричка садится поудобнее. Можно начинать.
Ежик шумно сопит и деловито лезет под кровать.
- Что ты ищешь, Ежик? - спрашиваю я.
- Палку.
- Ты хочешь сыграть нам ноктюрн? Прекрасная мысль!
- Нет, я играю ноктюрн на синхрофазотроне, - говорит Ежик из-под кровати. Я хочу драться.
- Прекрасная мысль! Но с кем?
- С облаком, - решительно заявляет Ежик, становясь рядом со мной и показывая, как свирепо он будет драться.
- Это глупо, - говорю я. - С облаком драться нельзя.
- А почему-у?
"Почему-у" - любимое словечко моего рыжего партнера. От его грустного и наивного "почему-у" зрители всегда смеются.
- Потому что это не вата! - отвечаю я тоном Акселя, выдвинув нижнюю челюсть.
- Серьезно?
- Вот что: тебе нужна ложка.
- Почему-у ложка? - хлопает ресницами Ежик.
Я говорю, что вся современная физика не может объяснить строение облака, но я-то знаю, почему оно белое и что скрыто у него внутри.
Ежик вытаращил глаза: он готов мчаться за ложкой.
- Там - в середине - мороженое!
- Мороженое?! - просиял Ежик. - Но зачем?
- Чтоб его есть!
Каричка хохочет, а мы дурачимся, и я очень рад, что в ее глазах завертелись золотые ободки. Потом Рыж выскакивает за дверь и долго не возвращается.
- Твои уже знают? - спросила Каричка.
- Наверно. Вот получил сегодня. - Я вынул телеграмму, прочитал: "Атмосфера создана. Свободное дыхание. Если согласен прилететь сообщи..."
Далее следовали родительские наставления, тревожные расспросы, поцелуи, которые я оглашать не стал.
- Свободное дыхание... Хорошо сказано!
- Ну и что?
- Март, как тебе не стыдно... - Она не договорила. Поняла. Строго посмотрела мне в глаза. - Не поедешь, да?