равно испепелить. На всякий случай.
— Чего ты дергаешься?
Усилием воли я перестал коситься на кусты.
— Холодно. И рубашка промокла.
— Это намек? Извини, я пас.
— Ты кто?
— Я вне игры. Пропускаю ход. Пропустить ход значит спасовать.
— Так говорят в Лондоне?
Глупое какое-то слово. Спасовать. Будто отлить захотелось.
— Да. И в Лондоне тоже. Я имела в виду, что сейчас ничего высушить не смогу. На мне экран, — ведьма потрясла рукой с плетеным кожаным браслетом. — Никакой магии, пока не сниму. Полная тишина в эфире.
Экран. Пас. Тишина в эфире. Ощущение было такое, будто я пытаюсь проглотить орех — а он застрял в глотке и не пролезает. Я сделал почти физическое усилие, продираясь через этот частокол слов к смыслу.
— Ты не можешь колдовать?
Сам иногда поражаюсь своей сообразительности.
— Ну да же.
— С ума сойти.
То есть мы сейчас в лесу, где оборотни разбойниками погоняют, без доспехов, без оружия и без магии. Зато с верой во все лучшее. Твою ж мать.
— Ты говоришь так, как будто удивлен.
— Конечно, я удивлен!
— Но я же тебе говорила, что оборотень может нас почуять.
— Ты говорила, что он может почуять железо. Железо!
— Но это же оборотень! Конечно, он может почуять магию!
— Но я-то этого не знаю!
— Извини, — виновато развела руками ведьма. — Но ты зря кипятишься. Разницы-то на практике никакой. Даже если бы я сообразила тебя предупредить, мы бы все равно сюда поехали — без железа и без магии.
Вообще-то да. Наверное. Поехали бы. Но если на меня надвигается полная жопа, я предпочитаю знать об этом заранее! Это не значит, что я боюсь. Я просто хочу знать!
Ну и рубаху мне не высушат. Еще пять минут назад я об этом даже не задумывался, но теперь был разочарован. Ведь можно было бы! Можно!
Лошадей мы оставили у старосты. Сначала я объяснил крестьянам боевую задачу — за пределы деревни не выходить и носа в лес не совать. А самым прытким, кому дома никак не сидится, пообещал лично выдернуть ноги. Кажется, мне поверили.
Я оттащил ведьму в сторону.
— Слушай меня. Если что — сразу ори. Ясно?
— Мне нужно убедиться, что это оборотень, а не случайный придурок, — по физиономии де Бов было очевидно, что звать на помощь она не собирается. — Без советов разберусь.
— Я и не советую. Я приказываю. Не лезь на рожон. Если какой-то урод тебе под юбку сунется — ори.
— Значит, богопротивное колдовство тебя не волнует? Только моя девичья честь?
— Я не отец-исповедник, чтобы твои грехи считать. Мы дело делаем, а не в игрушки играемся.
— Вот именно. Куда вдруг делось твое беспокойство о несчастных крестьянках?
— Тебя я знаю. А крестьянок — нет.
Это была правда. Какой бы занозой ведьма ни была, но мы сидели с ней за одним столом. Я был у нее в доме. Мы вместе ходили на дракона. Никак я не мог позволить, чтобы ей юбку на голову завернули. А крестьянкам, получается, мог. Причем запросто.
Де Бов щурилась на меня снизу вверх, скривив широкий рот.
Да. Вот такой вот я двуличный и несправедливый.
Ну и нахрен.
Ведьма улыбнулась и ткнула меня кулаком в плечо.
— Принято. Если что — буду орать. Спасай же меня, о мой рыцарь.
Женщины. Они не могут без шпилек. Ладно, у этой хотя бы есть мозги. Все-таки она со мной согласилась.
Глава 7, в которой Марк вступает в битву
Де Бов, вооружившись грязной вонючей мешковиной, гордо заковыляла к лесу. По уверениям милдтонцев, эта тряпка служила для перевязывания вязанки хвороста. Как по мне, так овечьи хвосты они этой дрянью вытирали. Но тут уж ничего не поделаешь. Хочешь быть похожим на сакса — придется немного повонять. Я дождался, когда де Бов скрылась между деревьями, и двинулся в том же направлении. Найти ведьму было несложно. Шумела она так, что и с закрытыми глазами не ошибешься. Пела, с треском ломала сухостой и громко ругалась. Вот уж не ожидал, что леди знают такие слова. Думал, они молитвы запоминают и любовные баллады.
Я отошел за кусты и прислонился к дереву. Хотелось сесть, но я не решался. Солнце пригревало, и вторая бессонная ночь подряд давала себя знать — глаза у меня слипались. Я мотал головой, как хворая лошадь, щипал себя за бедро и слушал ведьмины песни. Всего их оказалось три: грустная — о девице, ждущей возлюбленного с войны, веселая — о девице, не теряющей времени, пока возлюбленный на войне, и жизненная — о возлюбленном на войне и на бабах. Де Бов повторяла их одну за одной, даже не пытаясь менять последовательность. Уже на пятом повторе я был готов тоскующую девицу удавить лично. Впрочем, как и жизнерадостную, и блудливого рыцаря. Когда он вообще воевать успевал?
А вот ругалась де Бов занятно. «Нужен ты мне, как в козьей жопе роза» я даже несколько раз повторил, чтобы запомнить получше. Всегда завидовал людям, которые могут завернуть что-то эдакое. У меня не получается. Нет у меня поэтического мышления.
Де Бов забиралась все глубже в лес, а я шел за ней, пытаясь расслышать хоть что-нибудь, кроме проклятых песен. И уже почти разочаровался в нашей затее, когда очередная баллада на полуслове оборвалась. Послышались голоса: высокий, — это де Бов, и низкий, глуховатый. Мужчина. Кажется, немолодой. Я застыл, стискивая рукоять кинжала.
Разведчик из меня, как из полковой шлюхи монашка. Чертов лес полон листьев, которые шелестят, веток, которые шуршат, и сучков, которые хрустят под ногами. Поэтому я тихий, только когда не двигаюсь. Совсем. Вообще. И теперь мне нужно было выбирать: спугнуть ублюдка до того, как он проявит свою богомерзкую сущность, или ждать — и рисковать, что он свернет ведьме шею. Вероятно. Хотя бы попытается. Все же между явлением сущности и сворачиванием шеи время, конечно, должно было быть. Минуты две-три — самое малое. Быстрее девства никак не лишить, будь ты хоть трижды волшебный оборотень.
И я за эти две минуты могу не добежать. Надо подойти ближе.
Черт с ним, ничего этот оборотень не услышит! Перед ним молодая женщина в голубом блио и с сиськами. Да не слушает он сейчас ничего, кроме того, что между ног