Читать интересную книгу Веселыми и светлыми глазами - Павел Васильев

Первый снежок пролетел мимо, она не оглянулась, хотя и поняла, что целят в нее. Еще несколько снежков пролетело рядом. И наконец ей залепили в спину. Очень больно. Она остановилась. «Подлецы!..» Крепко сжав губы, глянула из-под бровей. Слева был забор, в нескольких метрах за ним — сараи. Бросали оттуда, от сараев. Но никого не было видно.

А как только она сделала шаг, в нее будто картечью выстрелили, посыпались снежки. Одним угодили в голову, сбили шапку.

— Ах, так! — выкрикнула она и, повернувшись, почти побежала к забору, к тому месту, где в нем была дыра.

За забором засуетились, кто-то пробежал. И сразу стало тихо. Ей подумалось, что оттуда удрали все, кто там находился, и поэтому, протиснувшись через эту дыру, она очень удивилась, увидев Анохина. Может быть, кто-то удрал, а он и не собирался бежать. Сидел на поленнице и, посматривая на нее, лепил комки. Он ждал, что же она теперь будет делать.

Она задохнулась от гнева.

— Ты?! — не соображая, что делает, швырнула портфель, схватила горсть снега и стала лепить комок.

«Что?!.. Вы думаете меня извести?.. Издеваетесь надо мной!.. Не выйдет!»

Ее поведение на мгновение озадачило Анохина. Он сидел и, приготовясь, ждал. Конечно, он не испугался, а лишь озлобился и готов был дать отпор. Это чувствовалось по его прищуренным глазам, по той надменной усмешке, которая застыла у него на губах.

И пока она лепила этот злосчастный комок, первый порыв прошел. И она будто увидела себя глазами Анохина, обозленную, раскрасневшуюся, растрепанную. Что она могла сделать ему? Швыряться комками?! «Боже мой, как это глупо!» — с досадой и горечью подумала она, растерянно оглянулась, держа этот нелепый снежок в руке, не зная, что теперь с ним делать, зачем он ей.

И неожиданно увидела неподалеку нарисованную на стенке сарая мишень. Возможно до того, как увидели ее, мальчишки попадали снежками в эту мишень, вся стенка была густо испещрена белыми отметинами от попаданий. Не прицеливаясь, она со всей силы запустила снежком в мишень и… попала. Точно в десятку! Она не поверила своим глазам! Если бы ее еще заставили бросить хоть сотню раз, прицеливаясь, она ни за что не попала бы. Более того, она, пожалуй, и не докинула бы до сарая. А здесь!..

Подняв портфель, она пошла, не оглядываясь, стыдясь своего срыва, сокрушенно повторяя: «Как это глупо! Как это глупо!», зардевшись вся от смущения. Она ждала, что сейчас опять залепят в спину. Но в нее больше не кидали. «Струсили», — подумала она.

Но дело было не в этом. Просто Анохин и другие мальчишки были ошеломлены тем, что она, «училка», с первого броска залепила в «десятку». Это еще никому из них не удавалось.

15

Совсем согнало снег в Ленинграде. В ночь прошел теплый дождь, и этим дождем его будто бы слизало, остался он только кое-где за сараями да возле заборов, лежал там серый, похожий на незастывший бетон. За какие-то два дня набухли почки на деревьях, на липах кругленькие, похожие на горошины, а на тополях — на ученические перышки тридцать восьмого номера, обмакнутые во что-то коричневое, клейкое. Многие мальчишки ходили в школу уже без шапок и пальто. Неподалеку от школы в госпитале целый день были настежь распахнуты окна, на подоконниках лежали и сидели солдаты в белых рубахах, смотрели на прохожих, на проезжающие машины, просто дышали воздухом. Весна пришла!..

Для Вальки с самого утра это был какой-то особенный, радостный и в то же время необычный день.

Он шел на занятия. Ярко светило солнце. Правда, оно освещало пока только самые верхние этажи домов, но стекла там блестели, будто зеркала, и солнечные зайчики от них гуляли по всей улице. Было необычно просторно и светло. И радостно…

Радостно позвякивали трамваи, вдоль тротуаров журчали ручейки, ныряя в решетки люков, и там, в темной глубине, тоже что-то вспыхивало мгновенным ярким светом.

Проходя мимо булочной, Валька через стеклышко в дверях заглянул туда и, увидев, что, кроме продавщицы, в помещении никого больше нет, решил воспользоваться этим, в предпоследний раз выкупить хлеб. У него оставалось теперь три последних талона, а хлеб можно было выкупить только за текущий и последующий день.

Но Валька ошибся, продавщица в булочной была не одна. Низко склонившись, между дверей копошилась уборщица, прилаживала там какую-то доску.

— А-а, ты? — взглянула она на Вальку. — Иди, иди, тебя там ждут.

Продавщица в этот день тоже была необычно веселой. Волосы у нее были взбиты, красиво уложены, она была в новом платье.

— Здравствуйте, — сказала она Вальке как-то очень радостно. — С праздником вас.

— Каким? — удивился Валька.

— С весной. Сегодня настоящий весенний день. Смотрите, как чудесно и радостно! Солнце светит! — Она улыбалась и сама вроде бы немножко светилась. И только сейчас Валька заметил, что она еще совсем молодая. — В такие дни так и хочется полететь. Взмахнуть руками и полететь, как птица. Уже, наверное, перелетные птицы летят, гуси, лебеди. Вы не видели?

— Нет.

— Вам, как и обычно, за два дня?

— Да.

Валька ответил и замер. Неожиданно пришедшая мысль заставила его врасплох. Это было так заманчиво, что как-то даже напугало.

— А за три дня… можно? — робко попросил Валька.

— Что вы! Ни в коем случае!.. А что, очень нужно? — она внимательно посмотрела на него.

— Да.

— Нет, нельзя. Запрещено… Но вам я сделаю. Если, конечно, вам очень нужно. Меня ругать будут. Ну, ладно.

Валька еще не верил в свершившееся. Он стоял и, затаив дыхание, ждал, глядя, как она взвешивает хлеб, вроде бы боясь спугнуть ее. Ведь это значило — все!.. Можно больше не ходить сюда, не терпеть больше такого позора. Он свободен!.. Скорее, только бы скорее, скорее. А какое-то мстительное злорадство уже зрело у него в душе. Вот теперь-то все!

Из ее рук он принял хлеб, сунул за пазуху, взглянул на нее. Она смотрела на Вальку простодушно, доверчиво улыбаясь, и в ее глазах, кажется, отражалась голубизна весеннего неба. Смотрела, не подозревая, что творится сейчас с Валькой.

— Дура! — мстительно усмехнувшись, крикнул ей Валька. — Мужичница! Нахалка!

Она ахнула и побледнела. Лицо ее вытянулось. С этой презрительной ухмылкой Валька шагнул к дверям. И вот тут-то его и сгребла уборщица.

— Ты что же это делаешь, себе позволяешь, а? — Она цепко схватила его за шиворот.

— А вы не приставайте к мужчинам! — пытался вырваться от нее Валька.

— К мужчинам?! Да какой же ты мужчина? Похож ты на мужчину! Мамино молоко на губах не обсохло!

— А что же она?!

— Да девке скучно. Потрепаться, позабавиться не с кем. В двадцать три года одной остаться. Ах ты, змееныш! Нужен ты ей! К нему так ласкались, так хорошо относились, заботились, а он… Довел до слез!

И не успел Валька опомниться, она схватила его за ухо и завернула так, что Валька скорчился, чуть ли не ткнувшись в пол лбом. — Вот тебе!

Выскочив на улицу, Валька бежал, не оглядываясь. Было стыдно. Ужасно стыдно. Валька весь горел.

«А чего сразу руками-то!» — будто оправдываясь, шептал Валька. — «Сразу и руками!»

Ухо у него стало большим и толстым, как бублик. Боль постепенно утихла, и Валька теперь будто нес что-то на нем, тяжелое и горячее. Все уроки он сидел, прикрывая это ухо рукой.

16

Так бывает только ранней весной, когда выйдешь на улицу и вдруг захлебнешься от свежего воздуха, от яркого солнца, прозрачной небесной синевы, от какой-то хмельной, восторженной, буйной радости, переполнившей грудь. Петь хочется, кружиться, бежать, прыгать, такой неудержимой захватывающей веселости не бывает больше никогда.

Чирикали воробьи, усыпав ветки деревьев, толкались, спорили, учинив невообразимый галдеж. Она шла, и ей хотелось взмахнуть портфелем, крутануться на одной пяточке, улыбаясь неведомо чему, она шепотом невольно повторяла слова, которые только что диктовала на уроке: «Дер фрюлинг, дас фрайяр — и звучащее будто напев, если повторять подряд: — Дер ленц, дер ленц, дер ленц!» Она задирала голову, глядела на воробьев, пытаясь припомнить, были они в блокадную зиму, или нет, или прилетели только сейчас.

На Староневском, тоже обалдевшие от весны, от буйной молодости, будоражащей кровь, безногие инвалиды, Филькин отец и несколько его приятелей, учинили своеобразные гонки, кто кого опередит на участке от булочной до Исполкомской улицы. Выстроившись в ряд, по команде рванулись вперед, и теперь, наклонясь, каждый почти вываливаясь из ящичка, выгнув багровые напряженные шеи, как гребцы на заезде, усиленно работая плечами и руками, ошалело гнали по мостовой, одновременно с толчком вскрикивая:

— Ожгу!.. Ожгу!.. Ожгу!..

Колесики-ролики грохотали на всю улицу, будто мчался кавалерийский полк, высекали искры, а эти дурни гоготали во все горло, улюлюкали, свистели и горланили, сумасшедшие: