Анатолий родился в городе на Неве и детство провёл в песочнице на Тургеневской площади - в том из немногих уголке города, где царит сельская тишина, а старушки сплетничают на лавочках. Его родители познакомились случайно именно здесь и прожили недолгую, но счастливую жизнь. Папа коренной петербуржец в пяти поколениях с детства хотел быть фотографом и потом всю жизнь отдал этому редкому искусству. Нереализованной мечтой его осталось создание стойкой цветной фотографии, хотя ему удалось продлить жизнь цвета на светочувствительной пластинке с одного часа до трёх. Когда Анатолию было пять лет, отец попал под лошадь, был искалечен и ещё двадцать лет провел в скромной доле неходячего инвалида, окружённый заботой любящей жены. Она происходила из провинции. Её отец - ремесленник белгородской мануфактуры - молчаливый и нелюдимый всю жизнь будто прожил для одного момента - 30 марта 1953 года, когда узнал о смерти Сталина в очереди за зарплатой и громко высказался: "Умер Максим, ну и ... с ним!" Он был избит коллегами, осуждён на пять лет и погиб по пути в места заключения, когда арестантский фургон упал с моста в Волгу. Его дочери тогда минул всего год, она выросла тихой, мечтательной и как многие провинциалки, рвущиеся в столицы, очень себе на уме. Она великолепно рисовала, поступила в ленинградское Мухинское училище, а потом всю жизнь создавала эскизы обоев. Анатолий не унаследовал ни красоты, ни талантов родителей. В детстве он мечтал стать моряком дальнего плаванья, зачитывался Сенкевичем, Стивенсоном, Жюль Верном. Он бредил коралловыми рифами, шумом ветра в парусах корвета, любовался закатом в Торресовом проливе, тонул в бурном Ла-Манше, открывал острова и сражался с флибустьерами. На его счастье даже в наши времена немало ещё осталось неисхоженных уголков земли, да и каждый десятый рейс заканчивается гибелью судна. Провалившись на экзамене в мореходное училище, Анатолий по протекции знакомых отца попал рядовым в морскую пехоту, а через месяц - о, счастливая звезда! - отправился в далекую Бразилию стеречь российское посольство. Многие новички, мечтавшие о море в сухопутной и незнающей качке квартире, на палубе настоящего корабля теряются и едва ли не проклинают свою наивность, но наш герой стойко вытерпел все невзгоды двухмесячного морского перехода, научился управлять парусами, выучил все морские словечки, и даже морская болезнь его не брала, а печень оказалась выносливой ко всем жёлтым лихорадкам. Но прошли годы, и морское увлечение ушло, растворилось в юношеских далях, которые, если начнёшь вспоминать и ворошить прошлое, предстают археологическими Помпеями перед изумлённым внутренним взором зрелого человека. Анатолий продолжал службу кавалерийским офицером, воевал в Чечне, а затем был определён курьером в Генштаб, возвращённый таки Путиным в Санкт-Пететербург. Он жил в казармах при Генштабе со вдовой своего сослуживца, погибшего под Аргуном в марте 2000-го; она тоже служила при Генштабе, в картографическом отделе. "Медовый месяц" их пришёлся на май 2001, когда обоих командировали в Москву. Скромные смотры войск на Марсовом поле в Петербурге ни в какое сравнение не идут с пышными парадами на Красной Площади: чеканят шаг курсанты, цокают копытами гвардейцы-кирасиры Таманского и Кантемировского полков, в воздухе величественно проплывают огромные аэростаты.
Москва не понравилась патриоту Северной Столицы своей суетностью, простоватостью и шумностью. Захотелось снова ощутить себя под сизым небом, почувствовать неуловимую питерскую чопорность, побродить по Эрмитажу, стряхнуть жёлтую листву со скамеек у Кронверка.
И при всём при том Анатолий был сангвиником с сильной долей холеричности. К числу его хобби относилась политика, точнее даже не вся политика, а такой специфический жанр её как партология. Политические партии в его изображении выглядели не столько скаковыми лошадями, на которых он был волен ставить или не ставить, а скорее боевыми петухами, обречёнными на взаимное уничтожение. Как своих близких друзей Анатолий знал всех российских политиков, помнил наизусть все партии России (он завёл особую тетрадь, в которой записывал все новые партии нашей страны, и которая насчитывала уже добрую сотню действующих лиц). Он мог часами говорить о партийных комбинациях, предвыборных блоках, глухих скандалах, политических провокациях, крылатых высказываниях политиков, наглости Жириновского, зауми Явлинского, напряжённой серьёзности Лужкова, пьянстве Ельцина, параноидальности Новодворской. Партии иногда снились ему в фантастических снах в облике оживших цифр и принципов.
"Вот как получается,- говорил он другу,- собираются десять партий, создают блок, выпивают две батареи бутылок шампанского на презентации, уверяют в своей обречённости на успех и абсолютную победу и победоносно получают полпроцента на выборах в каком-нибудь Волоколамске. Всё же забавно смотреть на всё это".
Иной раз он дико жалел об эпохе, в которой ему довелось родиться, мыслями уносился в дали классического галантного века, когда всё было на своих местах: император в Инженерном замке, крестьяне - на барщине, а каждый человек имел чётко определённые права и обязанности. Девятнадцатый век Анатолий люто ненавидел и даже убедительно доказывал, что если бы человечеству грозил Конец Света, лучшей эпохи, чем наполеоновская для него трудно придумать.
Пасмурным августовским днём старший лейтенант ФАПСИ Анатолий Дмитриевич Бутурлин сидел в кордегардии и листал морской альманах за 2000 год. Его сослуживец просматривал свежий номер "Невского времени", уже изрядно перепачкавший его руки.
- О! Из Тамани пишут: каторжники взбунтовались на пассажирской галере, однако, пассажиры успели эвакуироваться, а капитан взорвал галеру вместе с собой и тремястами каторжниками... Тут дальше журналист начинает жалеть погибших заключённых и винит во всём власти...
Анатолий подался вперед, чтобы разглядеть фамилию журналиста:
- Ах ты, святая невинность! Сейчас слезу пущу! Он бы лучше подумал о жертвах этих мерзавцев, но куда там! Когда это журналист скрывал восхищение бандитом с большой дороги?! Для всех этих лавочников и мелких торговцев криминальная среда играет роль едва ли не средневекового дворянства.
- Тут как раз далее о том же: "Безразличие к судьбам заключённых и даже карательный настрой общества всё более и более отдаляет нас от светлых принципов гуманизма и толерантности",- процитировал сослуживец и продолжал.Мой брат тут рассказывал о своем шурине. Тот краснодеревщик - это всегда была аристократическая профессия, вроде ювелира или фотографа - они и в советское время много получали. Завёл он предприятие, так приехали делиться - десять крепких парней с бритыми черепами. Вот я и думаю: хорошо, что мы в форме. Когда по улицам ходят патрули, кем надо быть?
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});