Читать интересную книгу Последний бой - он трудный самый - В Миндлин

— Быстрее! Конечно, как договорились. Командуйте, видите, что творится!

По-видимому, Мазурак выслал сперва одного из группы для разведки. В бинокль узнаю: это Зияков. С северного берега устремился к бегущему целый сноп пулевых трасс; сплошной пульсирующий клекот пулеметов противника.

*  *  *

Но вот открыли огонь наши артиллеристы. Над нами завыли мины, и стена огненных взрывов выросла на том берегу канала.

Фашистские пулеметы захлебнулись. Всего на минуту! И снова словно сорвались с цепи, огонь стал злее.

Зияков бежал среди красно-желтых трасс.

Вдруг перед ним взметнулся огненный фонтанчик — взорвалась небольшая мина. Взрыв опрокинул разведчика, и сразу же над упавшим закурились спиральки дыма. Дымовая шашка загорелась от горячих осколков или Зияков успел поджечь ее сам — этого мы так и не узнали. Но дело было сделано. (115)

Дымок набирал силу, разрастаясь в высоту и ширину, становился плотней и гуще, наливался чернью, сливался в большие клубы дыма, и будто хлынула темная вода.

Упавшего уже не было видно, но дым перемещался вдоль набережной. По-видимому, у раненого нашлись еще силы, он полз, расширяя дымовую завесу!

В этот момент все остальные выбежали из развалин и, рассредоточиваясь веером, бросились по набережной к заранее определенным местам.

Вот слева мелькнула кирзовка Маслова, он добежал до парапета и лихорадочно чиркал спичками. Снаряд ударил в верхнюю кромку парапета, взрыв закрыл смельчака, но там уже встал новый густой столб дыма: шашка разгорелась!

А там, где должен быть Зияков, клубы дыма уже не перемещались, не двигались...

Петляя по набережной, словно пританцовывая среди переплетающихся пулевых трасс, бежит Блюм. Смертельная кадриль. Солдат высоко подпрыгивает и валится на бок. Убит? Нет. Он пружинно вскакивает и снова бежит. Когда упал, поток пуль, направленных к нему, на мгновение прервался: зачем стрелять в убитого? А ему только это и нужно. Загорелась, задымила и его шашка.

— Молодчина! — Артиллерийский капитан восхищенно стукает ладонью по балке. — Ловко сделано. Как в балете! И жив ведь, чертяка. Ну и ну! Посмотрите в стереотрубу, лучше видно!

— Что тут, спектакль? Лучше огонь усильте, капитан! — Я еще под впечатлением гибели Зиякова, да и у остальных мало шансов выжить, а тут...

— Есть! Извините, товарищ гвардии подполковник. — Капитан краснеет, хватает телефонную трубку.

«Грубо я его осадил», — проносится в голове. Что он плохого сделал? Грубость за мной водится. Это я признаю. Хотя сам, между прочим, не переношу, если это относится ко мне. И все-таки, бывает, срываюсь... А грубить младшему — все равно, что бить ребенка: подчиненные в армии от грубостей начальников не защищены... Но времени для раздумий сейчас нет.

На набережной все идет, как намечено.

В поле зрения моего бинокля щуплая фигурка комсорга автоматчиков Пайзанского. Он бежит налегке, почему-то без вещевого мешка. Его худое тело словно штопором ввинчивается в воздух. Тоже свой, солдатский расчет: трассы прицельных пулеметных очередей скрещиваются уже позади. И бежит Пайзанский по прямой, выгадывает расстояние и время. Правильно! У каждого солдата на поле боя свой маневр. Только где его дымовые шашки? Секрет раскрылся, когда комсорг уже был под парапетом. Мы увидели, как по брусчатке к нему через набережную стал двигаться привязанный кабелем вещевой мешок. Молодец! Как умно придумал, мешок ведь весил не меньше пуда. А бежать налегке куда легче.

*  *  *

Облегченно вздыхаю. Отдельные дымы, поставленные добровольцами на своих участочках набережной, разрастаясь, быстро сливаются в плотный, непрозрачный шлейф. Сквозь мутную темень красно-желтым бисером пробиваются пунктирчики трассирующих пуль, там багрово вспыхивают разрывы. Но теперь фашисты стреляют уже наугад, неприцельно.

Дым закрыл набережную Ландвер-канала и все, что там находилось.

Вдруг я почувствовал, что на улице знобко.

Отсюда, с НП, эта промозглая, окутанная дымом часть Берлина походила на кладбище, на стенах безжизненных разрушенных домов, как на могильных надгробиях, было написано громадными готическими буквами: «Берлин был и останется немецким!»

— Что, товарищ гвардии подполковник, нервничаете? — участливо спросил капитан. — Все будет хорошо. Вон как задымили. Золотые у вас солдаты. Многим они жизнь спасут в этом бою! (116)

Зазуммерил полевой телефон. В наушнике — баритон начальника штаба полка майора Русанова:

— Пора и нам, товарищ подполковник! Можно подавать команду? Вы слышите меня? Алло!

— Подождите минутку.

Я снова повел биноклем по низу дымовой завесы: дым шел монолитным валом. В плотной, чернильной темени завесы перед каналом только в одном месте еще был просвет.

— Пора. Уже дым накатывается и на нас, это опасно. Подавайте сигнал к штурму!

Дым был защитой для нас, но мог и помешать. Танки и автоматчики, повернув на Гнейзенау-уфер, словно нырнули в мутную мглу.

Обзор механика-водителя танка ограничен. Для наблюдения у него только узкая щель триплекса. А тут еще густой дым...

— Адъютант! Передайте всем танкам: разрешаю открыть командирские люки... Запросите, как теперь видимость?

— Передают: ничего не видно. Идут по зрительной памяти, по ориентирам. Мостов не видно.

— Алло! Русанов! Слышите меня?

— Слушаю вас!

— Передайте приказ старшему лейтенанту Степину: выдвинуть автоматчиков впереди танков. От десанта с каждого танка пусть спешат по одному автоматчику. И пусть идет впереди машины, ведет ее.

— Солдаты же могут попасть под гусеницы!

— Действовать осторожно. Танкистов предупредите. Циркулярно передайте.

— Есть! Я приказал к мостам выдвинуть разведывательные дозоры. — Фонарики у разведчиков есть?

— Да. Они будут встречать танки и направлять на мосты.

— Тогда включите в дозоры еще и саперов с противотанковыми минами! Пусть берут немецкие «тарелки», они компактнее.

— Для чего?

— Мины? А если немецкие танки или самоходки появятся? В этом дыму все может быть. Тогда и мины пригодятся.

— Ясно, будет выполнено. Где ваш НП будет?

— Пока здесь. Отсюда хоть и немного, но видно. Как считаешь?

— Как прикажете. Пожалуй, пока стоит завеса, так лучше.

В дымовую завесу вошли танки, и она будто обрела «голос». Казалось, по набережной, глухо рыча, ползет огромный, косматый дракон. В его черной утробе взревывали танковые дизели. Тембр всех звуков боя стал необычным, приглушенным.

Снова открыли сосредоточенный огонь шестиствольные минометы противника. Несколько тяжелых мин ударили в дом. Чердак закачался, но устоял.

— Нельзя ли их подавить? — спросил я подполковника-артиллериста.

— Для контрбатарейной борьбы у нас нет ни средств, ни времени. Не обращайте внимания. Скоро им будет капут. — Подполковник зло выругался, потом спросил: — Танки пошли, можно открывать огонь по Белле-Аллиансе-плац?

— Танки и автоматчики выйдут к мостам, тогда!

— Хорошо. У нас все готово, не подведем.

— Все-таки прошу передать вашему начальству насчет «Ванюш». Вот если бы накрыть их огнем наших 160-миллиметровых минометов! А?

— Попробую связаться. За успех не ручаюсь.

*  *  *

Порыв ветра чуть-чуть раздвинул завесу дыма, и мы увидели, что головной танк приблизился к Потсдамскому мосту.

Мост, впрочем, угадывался смутно, и видна была только часть танковой башни с раскачивающимся штырем антенны. Из левого люка по пояс высунулся командир танка. И башня и стоявший в ней командир будто плыли по темным волнам. Дульный тормоз пушки и передняя (117) часть ствола, которые иногда показывались из дыма, то подымались, то вновь ныряли во мглу. Перед тенью танка скользили тени людей.

Машины двигались медленно, не открывая огня. Зато противник неистовствовал. Фашисты поняли, что происходит, и могли воспрепятствовать этому только массированным огнем. Пули и снаряды прочесывали огненной гребенкой шлейф дыма, который и так уже постепенно начал размываться и редеть. Часто рвались мины, их разрывы в дыму казались черными, пламя почти не просматривалось. Только в середине черного зловеще проблескивали багровые огоньки.

Вдруг мощный взрыв потряс все, воздух вздрогнул, дымовая завеса заклубилась, закосматилась и туманом унеслась вверх. Взметнулся огненный шар, и целый пролет Потсдамского моста медленно, словно нехотя, поднялся в воздух и, тоже медленно, обрушился в воду. Подымая мириады брызг, в воду летели куски бетона и железа.

Воздушная волна словно распеленала небо. Стали хорошо видны оба моста — Бендлерский был еще цел.

— Гатиятулин, Поздняков, быстрее — к правому мосту. Вперед! Вперед, хлопчики, дорогие! Иначе и его взорвут!

Внезапно из-под эстакады надземки на нашей стороне канала медленно выползли темно-серые туши двух «Фердинандов»: они не заметили наших танков и важно, словно звери на водопой, поползли через Бендлерский мост! Зрение обострилось, я различал детали на их массивных корпусах и вытянутых вперед пушках.