Мы часто связывались по радио с Севастополем, с Большой землей, посылали шифрованные радиограммы, сами получали их от адмирала Октябрьского, чаще от Петрова. Поначалу они их адресовали "старшему лейтенанту Тимакову", затем "капитану". А потом, когда я командовал партизанской бригадой, из штаба Черноморской группы войск за подписью генерал-полковника Петрова шли на мое имя радиограммы - "подполковнику Тимакову".
Сейчас его приказы обязательны и для крайвоенкомата. Но помнит ли он мое имя?
Показалась полуторка. Регулировщица побежала навстречу, заглянула в кузов и растерянно отступила - там стоял оцинкованный гроб. В кабине рядом с шофером сидела женщина в черном. Я ухватился за борт; высунулся водитель:
- Нельзя - побьетесь!
- Ничего, как-нибудь! - Перемахнул через борт, сказал дивчине, застывшей на обочине дороги: - Жениха тебе доброго!
Машина тронулась. Асфальт ровный. Я уселся поудобнее, вытянул ноги, накинул капюшон плащ-палатки на голову. Чем дальше на запад, тем больше глубоких колдобин. Гроб то устрашающим юзом надвигался на меня, то скользил к заднему борту. Прижмет - не пикнешь...
За Крымской сразу же вступили в полосу недавних боев.
Наверное, это знаменитая "Голубая линия"! Немцы ее называли "Бляуштрих".
Боже мой, сколько вывороченных дотов, дзотов!.. Бетонные ободки - как гигантские колеса, сплющенные взрывами. Разорванные танки и самоходки наши и немецкие; искореженные орудия, лафеты от них, стволы - рваные, расплавленные. И - необозримое армейское барахло: пробитые каски, противогазы, ребристые заржавленные ящики патронные, снарядные, вороха шин. Тут же клочья мышиного цвета шинелей, выгоревшие от солнца и дождя пилотки.
Глубина боев километров шесть будет.
Да, драка была такая - не захочешь расспрашивать. Это тебе не поле партизанского боя!
А машина шла, на меня кидался холодный западный ветер.
На развилке водитель затормозил.
- Вам налево, товарищ подполковник.
- Спасибо, дружок.
Вокруг ни души. Зашагал к поселку. У первой же хатенки остановил патруль. Два солдата с автоматами на изготовку застыли шагах в двадцати от меня, старший подошел ближе.
- Прошу документы.
Он внимательно и долго всматривался в госпитальную справку и временные удостоверения о наградах, вернул их.
- Предъявите удостоверение личности.
Я молчу.
- Паспорт, наконец... Кто вы такой? Следуйте за мной.
Ведут через поселок. Встречные офицеры недобрыми взглядами провожают меня.
Комната-каморочка, за столом старший лейтенант; верхняя пуговица ворота расстегнута, виден край тельняшки.
- Ну! - Смотрит на меня в упор.
- Прошу сопроводить меня к старшему начальнику, - говорю как можно увереннее.
- А в каталажку не хочешь?
И вот я в полутемном амбаре. Свернувшись на голом топчане калачиком, пытаюсь забыться. Не удается - мешает дождь. Большой тревоги не испытываю сейчас не сорок первый, с бухты-барахты не решат. А все же...
Ночь тянулась медленно, тревожно, была полна звуками. С запада доносилось далекое татаканье крупнокалиберных пулеметов, уханье тяжелых орудий; зарокотали знакомые моторы - "кукурузники", или, как громко их теперь зовут, легкие ночные бомбардировщики. Летят - работают. Туда боеприпасы, продовольствие; оттуда - раненых. Мешки с мукой, наверное, в крови, а раненые в мучной пыли. Так было и у нас в лесу, когда они садились на крохотные аэродромы.
И меня в темную мартовскую ночь такой "кукурузник" поднял в небо и бережно доставил на тихий сочинский аэродром.
Утром меня привели в большую комнату. За столом комендант, хмурый подполковник с перевязанной рукой. Приказал солдату:
- Выйди и стой за дверью. - Посмотрел на меня: - Вы выдаете себя за человека, которого мы знаем. Вот справка от Крымского штаба партизанского движения: подполковник Константин Николаевич Тимаков скончался в городе Баку в госпитале.
- Было такое. Да тот свет оказался поганым...
- И явились оттуда с сомнительными справками?
- Разрешите сесть, у меня ломит спину от столь любезного приема. Я действительно Тимаков, комбриг, партизан. Мне нужна встреча с Иваном Ефимовичем Петровым.
- Может, с маршалом Жуковым? Тогда дозвольте доложить о вашей персоне в Ставку?
- Не в Ставку, а командующему фронтом генералу Петрову.
Терпение мое лопалось. Комендант резко крутнул ручку полевого телефона:
- Дай мне Девятого... Товарищ Девятый? Докладывает Сороковой. Нами задержан гражданин, выдает себя за Тимакова Константина Николаевича, бывшего руководителя партизан в севастопольских лесах. Настаивает на встрече с хозяином!.. Какой из себя? Сейчас доложу. - Комендант пристально смотрит на меня. - Рост повыше среднего, худощав, глаза серые, брови черные и густые, правое плечо чуть выше левого - ранен, видать... Лет? Да, наверное, около сорока...
- Двадцать семь, - подсказываю.
- Говорит - двадцать семь... Когда задержали? Мне доложили час назад. - Явно соврал. Со вздохом: - Да что вы! Понимаю. Будем ждать... Медленно положил трубку. - Велел часок потерпеть.
- С кем говорили?
- С кем положено. - Сказано было примирительно. Достал пачку папирос. - Задымим, что ли?
- "Казбек"! Еще до войны пробовал...
- Знаете сами - фронтовая полоса... Недавно под Холмской одного взяли. Инвалидом войны рядился, а копнули малость - шпион чистой масти. - И вдруг спросил: - Может, чайку?
- Давайте, продрог в вашей мышеловке.
- Да, помощничек у меня!.. Старается, неистовый. Из морской пехоты, все в тельняшке красуется.
Наше чаепитие внезапно оборвалось - появился майор в мундире с иголочки, подошел ко мне:
- Вы называете себя Тимаковым? Следуйте за мной.
Трое суток меня держали в темной хатенке среди солдат караульного взвода...
Одним словом, приехал, явился. И примета проклятая - гроб. Не доберусь я до Петрова...
Снова пришел тот самый чистенький майор, вежливо сказал:
- Все ясно. Вы есть вы, Константин Николаевич.
- И на том спасибо. Хочу встретиться с командующим фронтом генерал-полковником Петровым.
- Об этом известно кому положено. А пока отвезу вас. за лиман.
- С глаз подальше?
З ачем вы так? Там будет спокойнее.
И вот я за лиманом, в крохотном рыбацком поселке.
Хозяин хатенки, в которой меня поместили, старый рыбак. Принял молчаливо, колюче поглядывал на мои золотые погон": я не снимал их, решив предстать перед командующим по всей форме. Старик бубнил что-то себе под нос.
- Ты чего там, дед?
- Як миколаевски охфицеры... Побачив бы батько Жлоба - шаблю наголо!
- Твой Жлоба носил бы сейчас генеральские погоны...
Дед крикнул:
- И самого Жлобы нема, и Ковтюха, и Приймака нема... Оце булы козакн! Та хиба воны пустылы бы аспида аж на Кубань? Та в жисть цего не было бы!
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});