Немало было и сурчин, и хозяева их, круглобокие байбаки, позабыв о страхе, глазели на невидаль: великое множество повозок, людей и животных. Двигались пришельцы по берегам Еи с оглушительным грохотом, скрипом, криками, распространяя густые запахи лошадей, овец, длинношерстных буйволов и верблюдов.
Такого переселения еще никогда не видела глухая южная степь, рассеченная полноводной, с разливами, дикой рекой.
Есаулы Полухин и Куприков, оторвавшись от командира полка, пустились вперегонки к трем карагачам, богатырски возвышающимся на вершине холма. Оба были немолоды, с Цимлы, вдоволь понюхали пороху.
– Красотища, ровно у нас на Дону! – осаживая запалившуюся лошадь, воскликнул Полухин, пораженный панорамой бесконечной равнины, простором, синим блеском извилистых речек. Восточная сторона неба, озаренная солнцем, слепила глаза. И на севере, где тосковала вдалеке по ним отчая сторонка, небосвод был ясен.
– Дюже земли богато! – откликнулся сослуживец и по привычке поднес к глазам ладонь. – Вот за эту самую землицу, стал быть, мы и бьемся с турками да татарами. А на кой ляд она нам нужна? Обрыдла служба, в станицу душа просится.
– Ты, Куприков, других не смущай. Не наша на то власть. Как царица прикажет, командующий Долгоруков али полковник. За Отечество стоим. А домой еще успеется. Мы с тобой до есаулов дослужили не на печи, а на поле бранном. И ты тоске не поддавайся!
– Да я не про то… Про станицу вспомянул потому, что весна. Жизня воскресает, всякая тварь паруется. И не хотишь, а про любовь думается. Про жёнкину перину!
– Про курень и семью вспоминать не грех. А кручиниться – неможно! С нашим Платовым не заскучаешь.
– В двадцать лет полком за здорово живешь командует. У отца его, Ивана Платова, свой полк. У Матвея Иваныча – свой. Никак сверху, по старшинской части повышен.
– Нет, знаю доподлинно, войсковой атаман чин ему не давал. Генерал-аншеф присвоил. И справедливо! – воскликнул Полухин. – Горяч, но с оглядкой. Под Кинбурном я при нем был. Полковник первый в бой, прямо по морю, вброд поскакал! Ажник турки растерялись!
Вдоль подошвы холма промчался разъезд разведчиков. Было на расстоянии слышно, как мерно и гулко бьют по земле копыта. Есаулы обернулись назад. Ейская долина, открывшаяся глазам, до самого горизонта пестрела кочевьями ногайцев.
– Ты погляди-ка, сколько у ногаев овец! – вскинул руку с висящей на ней плеткой Куприков. – А мои ребята на каше сидят, абы чем коштуются. Да и твою сотню едой не балуют. Микит, давай отобьем отарку? У меня есть отчаянные головушки.
– Аль мои казаки хуже? – оживился Полухин. – На голодный курсак[15] не навоюешь. Должно, Платов к нам?
Полковник в сопровождении ординарцев-низовцев, Арехова и Кошкина, круто повернул и гнал коня на холм. Выглядел он жизнерадостным и бодрым, в темно-карих глазах мерцал лукавый огонек. Спешившись, Матвей Иванович прогулялся по чистой зеленеющей целине, цепко посмотрел на есаулов, также спустившихся на землю.
– То-то застряли здесь, залюбовались, – насмешливо заговорил командир, точно бы слышал их недавний разговор. – Точно девицы. А вы в котлы казачьи чаще смотрите! Я был в твоей сотне, Куприков, и выпытал у казаков. Не должным образом, есаулы, службу несете! Вон, птицы дикой сколь на речке, – и казарки, и дупеля. Бей! Зайцев, куропаток в изобилии. Кабана я из плавней вчерась выгнал… Али добыть не умеете? Стрелять из ружей разучились? И щука трётся по отмелям. Али недосуг? Али разжаловать кого из вас в урядники?
– Виноваты, ваше благородие, – скороговоркой проговорил Полухин. – Накормим казаков досыта! Поход дальний, к слову… А нельзя ли у ногаев овцами подживиться? Мы над ними охрану несем, нехай за то нас уважат провиантом.
Платов лукаво, по-молодому звонко засмеялся:
– Коли не попадетесь, – похвалю. А распознают едисаны – прощения не будет, поелику дружественны они нам есть. Следом идет полк Ларионова. Смекайте, что к чему…
– Так точно! – озорно отчеканил Полухин, наблюдая, как полковник, оттолкнувшись носком, взлетел в седло, взял повод из руки дюжего Арехова. Мгновенье – и Платова след простыл. Его высокая шапка мелькает уже в гуще колонны.
К полудню распогодилось. Рассиялось южное солнышко. И по просыхающей вековечной целине ступать лошадям стало легче. Сотни повеселели. И чем дальше отходили от грозного края, тем прочней охватывали души донцов покой и леность. Подставляли лица казаки ласкучим лучам и мечтали, что выйдет замиренье с турецким султаном, и отпустят их полк на Донщину. И будто с родины привет – звенел в поднебесье такой же, как в милой станице, жаворонок, а по-казачьи – посметушек. Размеренно шагали кони, отмеряя вёрсты. Но как узнать, что впереди?
Снежный буран нагрянул из-под темных, сгрудившихся туч. Нахлестом ударил ледяной ветер, с нарастающим шумом посыпалась мелкая крупа, беля землю, лошадей и всадников. Подуло еще сильней. И дали напрочь закрылись ревучим снегопадом!
Платов приказал ставить бивак. С северной стороны была покатость берега, вдоль Еи в ряд тянулись глинистые яры, где можно укрыться от продувного холода, да и камыша старого, сбитого льдинами, было достаточно, чтобы палить костры.
Рассредоточились посотенно. Стали готовиться к ночевке. Снег время от времени редел, но ветрюган нисколько не унимался. В этот час и отправились из сотни Куприкова на другую сторону реки пятеро храбрецов. Для маскировки надели ногайские халаты…
Под вечер потеплело. Снова растопило солнце сизую наволочь на закатном краю неба. Фуражиры раздали в гарнцах овес, и казаки, выводив лошадей после долгой дороги, обтерев им бока пучками сохлой травы, – принялись кормить. Пластуны и подводчики под приглядом урядников сооружали шалаши, кашевары собирали курай и кололи дровишки, торопясь разжечь костры.
На этом биваке, у истоков Еи, платовский полк догнал следовавший позади полк Ларионова. Он прикрывал последние обозы едисанской орды. Однако часть ногайских кочевий бесследно исчезла. И полковник Ларионов, выслав разведчиков, убедился, что изменники повернули в обратную сторону, навстречу татарскому войску.
На ужин в котлах был приготовлен кулеш из солонины, заправленный пшеном. Какой-то щедрый ногайский бей в качестве подарка прислал два мешка кукурузных пышек. Донцам повезло и второй раз: ночью пригнали посланные за реку казаки десятка два овец, которых тут же освежевали, а шкуры закопали в яру.
Напротив, за Еей, становище обустроили едисанцы.