Читать интересную книгу Анка - Василий Дюбин

— Поезжай в город к Филатову, скажи, какие порядки у нас. Договорись с ним насчет приемки и место изберите, куда подвозить рыбу. А тут я один управлюсь.

— А как же с домом?

Тимофей нахмурился.

— Бросить все. Лучше дом потерять, чем последних штанов лишиться. Хватит, не место здесь толковать о таких делах, — и повернулся к сыну.

Павел хотел уйти, но Анка удержала его:

— Боишься?

— Нет, — и выдернул руку.

Тимофей подошел вплотную, криво улыбаясь. «Сука», — поглядел он на Анку, а вслух сказал:

— Довольно праздновать, отгулялись, голуби. Ступай, сынок, в совет, договор подпиши. Нынче выходим в море…

Перед вечером бронзокосцы всем хутором вышли на берег. Рыбаки грузили подчалки сетями, бочонками с пресной водой, продуктами и отвозили к баркасам, стоящим неподалеку на якорях.

Тимофей перекрестился, обнял мать:

— Пора, — и пошел к подчалку.

Павел наскоро поцеловал бабку, украдкой взглянул на Анку и широко зашагал вслед за отцом. Он был в новых высоких сапогах с отворотами. Широкий красный пояс пятью накрутами обхватывал его стан. Прыгнув в подчалок, Павел снял широкую шляпу, помахал в сторону берега, улыбнулся. Над головой Анки затрепетала красная косынка. Тимофей высадил сына на меньший баркас и причалил к «Черному ворону».

Панюхай щурился на море, ворчал:

— Людям разгул да воля, а тебе каторга на берегу. Уважил человек ниткой, так нет же, поганка, отнесла.

Анка улыбнулась, обняла отца за плечи, намереваясь утешить его, но Кострюков толкнул ее в бок, заторопил:

— Удержи его. Не пущай. И себя и баркас погубит… Скорей, а то отчалит…

На берегу, возле подчалка, раскачивался на нетвердых ногах пьяный рыбак. Возле него всхлипывала жена, тянула за полу:

— Да куда же ты?.. Погоди… Грех может случиться…

Рыбак мотал головой, ронял картуз.

— Ни-и-икакого греха… Ни-и-икак…

Задрал к небу голову, запел:

— Ты, баркас-с-сишка,Натянутый парус…Вези туда-а нас,Где ры-и-бий ярус…

Потеряв равновесие, пошатнулся, упал спиной на руки жены. Потом, сделав усилие, рванулся вперед, заковылял к подчалку, споткнулся. Анка подхватила его.

— Назад. Домой ступай.

Рыбак выкатил глаза, зубами заскрипел.

— Баба! — взревел он. — Уйди! — Крепко выругался, ткнул Анку кулаком в грудь и, пятясь, повалился в воду.

Товарищи вытащили его за ноги и, бросив в подчалок, отъехали от берега. Он покрутил головой, отфыркнулся и опять хрипло затянул:

— Ты баркас-с-си-шка,Распу-у-щены гиты —Вези туда-а-а нас,Где сетки поги и-и-бли…

Кострюков сошел вниз.

— Стой! Велю всем на берег возвернуться на поверку. Пьяных не пущу. Не пущу!

Вскипел Тимофей. Загреб в рот бороду, не разжует никак, стал на корму, поднял руки, вращая вокруг глазами:

— Братцы!..

Рыбаки смолкли. Настороженно притих берег.

— Где мы? На берегу или на воде?

— На воде-э-э-э!

— Кто ваш ловецкий атаман?

— Ты-и-и-и!

— Кому вы должны повиноваться?

— Тебе, Тимофей Николаич!

— Ставь паруса! — приказал Тимофей, снимая с головы картуз.

Глухо заскрипела рея, взметнула просмоленный парус. Судорожно затрепетал у носовой части кливер, выпукло вздулся и замер. Качнувшись, «Черный ворон» круто лег на бок. Его подхватили волны, увлекая вдаль.

— С богом! — перекрестился Тимофей, стоя у руля.

Вслед «Черному ворону» дружно замахали крыльями парусов остальные баркасы.

Кострюков сердито посмотрел на Анку.

— Что же ты глядела? — упрекнул он ее и пошел наверх.

Навстречу ему бежала в сапогах и брюках Дарья. Она сунула под платок выбившиеся волосы, тревожно проговорила:

— Что теперь делать? Григорий опять натрескался. Не добудишься его.

Кострюков обвернулся и только теперь заметил одиноко дремавший у берега баркас Васильева. Усмехнулся невесело, покачал головой:

— Опять…

— Я одна пойду в море, — решительно сказала Дарья.

— Погоди, — остановила Анка. — Отец! Поезжай с Дарьей. Григорий заболел.

Панюхай повел носом:

— Не желаю на чужом. Мы к своему привыкшие.

На берегу топтался, с сумкой на спине, отставший сухопайщик. Он дымил глиняной трубкой и с досадой поглядывал вслед уходившим в море баркасам.

— Отстал, что ли? — окликнул его Кострюков.

— Малость задержался, и вот… Теперь Тимофей Николаич в обиде будет на меня.

— Желаешь в море?

— Да как же не желать…

— Езжай с Дарьей. Свою долю получишь сполна.

Сухопайщик, обрадовавшись, прыгнул в подчалок…

…Проснувшись, Григорий окликнул Дарью. Вышел во двор, заглянул в сарай. Ни Дарьи, ни сеток. До крови прикусил губу, бросился к берегу. В конце улицы, на повороте, столкнулся с Кострюковым. Скользнул растерянным взглядом по сторонам, сгорбился и стыдливо опустил голову.

— Поздно… Не догонишь… — холодно бросил на ходу Кострюков.

Григорий поднял глаза. Последний луч солнца упал на воду, и его захлестнуло волной. Баркасы уплывали к синеющему горизонту.

VIII

Плотные весенние сумерки мягко ложились на воду.

Щекотной свежестью струился с востока Грега, будоражил море. Волны шумно табунились вокруг баркаса, звонко шлепались о борта.

Дарья налегала на румпелек, выпрямляла баркас. Оборачиваясь, подолгу смотрела тоскующими глазами на бледные огоньки хутора, мерцавшие вдали.

«Сгубился человек. Дурной болезнью захворал…» Перед глазами маятником качается мокрое, с перекошенным слюнявым ртом лицо Григория, от которого несет хмельным перегаром. Она чувствует тошнотворный запах водки, содрогается. Полынной горечью сушит сердце обида, подкатывает к горлу. «Всегда были вместе… Теперь одна… Зачем же так?» Она опять оборачивается, щуря полные слез глаза. Пьяно качаются едва видимые огоньки, тонут в густеющей сумеречи.

Дарья вздохнула. «Что поделаешь… Придется самой», и к сухопайщику:

— Засвети фонарь. Смерклось.

— Погоди! — отозвался он, роясь в сумке и звеня посудой. — Ветерок свежает, продрог малость.

Дарья насторожилась.

— Ты что делаешь?

— Греюсь, — спокойно ответил сухопайщик.

Бросив руль, метнулась к нему:

— Не смей пить водку!

— Чего боишься? — Он отстранил ее. — Рыбачкой прозываешься, а порядка не знаешь. Наш брат и до ветру с водочкой ходит, а как же в море без нее обойтись? Эх, ты… — и потянул из горлышка.

Дарья вырвала литровку, швырнула в море.

— Не смей, говорю тебе! А то к берегу поверну, — и села у руля.

От неожиданности сухопайщик на мгновение растерялся. Развел длинными руками и ни слова не промолвил, но глубоко затаил обиду. Надел винцараду, зажег фонарь, прикрепив его у носовой части баркаса, задымил трубкой. В неярких ее вспышках Дарья видела, как зло горели припухшие глаза, сверлом вгрызались в нее, — и чувствовала зябкую, передергивающую тело дрожь.

«Или вправду к берегу поворотить?» — колебалась Дарья, поглядывая на молчаливого спутника. Но, заметив, что неподалеку лучисто заморгали огоньки, приободрилась, крепко налегла на руль, крикнула:

— Наши!..

Баркас вскинул носом, нырком врезался в волну и, подпрыгивая, быстрее устремился вперед. Огоньки плыли навстречу, становились ярче. Казалось, они неподвижно висели в воздухе вровень с мачтой баркаса. Глазами и мыслями цеплялась за них Дарья, подгоняемая желанием скорей добраться до ватаги рыбаков, поставить сети. Молчание и сверкавшие злостью маленькие хорьковые глаза сухопайщика породили в ней тревогу, ей не хотелось оставаться с ним наедине в открытом море. Ходили о нем недобрые слухи, будто не раз преследовал он девушек и женщин и будто подгорные рыбаки не раз сильно избивали его за это. Чувство одиночества острой болью сжало сердце. Вдруг вскинула голову, застыла в испуге. Впереди отрывисто взревела сирена, шумно заплескалась вода, послышался равномерный перестук машины. Огни брызнули ослепительным светом; Дарья круто повернула руль, с отчаянием крикнула:

— Брасуй парус! Живо!.. — и кувыркнулась к ногам сухопайщика.

Вздуваясь, парус перемахнул на другую сторону. Баркас накренился, рванулся вправо. Сильный удар волны в борт едва не опрокинул его. С парохода донесся свисток капитана, засуетились матросы, на борту повисли любопытные пассажиры. Смолкла машина, и запыхавшийся пароход остановился.

— Эй, кто там! Без урона обошлось?

— С благополучием! — откликнулась Дарья, облегченно вздыхая.

Через минуту пароход со свистом выдохнул пар и зашлепал по воде широкими лопастями веерных колес…

К полуночи ветер стих. Застрявшая где-то в темноте туча густо сеяла по морю теплые водяные зерна. После долгих поисков рыбачьей ватаги усталая и промокшая до озноба Дарья решила остаться одна. Измерив шестом глубину, надела на кочеты весла, опустилась на сиделку, поставив возле себя фонарь.