Но мистера Мейбенка в гостиной не было: его кресло, обитое коричневой кожей, пустовало. Диван стоял на своем месте, а на стене все так же красовалось свидетельство об окончании школы Вудбери-форест, штат Виргиния.
Тру вошла в тот момент, когда Харрисон оглядывался вокруг, собираясь отправится в библиотеку. Ее лицо поражало своей бледностью. Грудь приподнималась при каждом вздохе.
– Не надо ходить туда, прошу тебя.
– Твоя сестра…
– …пьет твой молочный коктейль. – Она скрестила руки на груди, очень хорошо понимая, что он смотрит именно туда.
– Я уже попробовал, так что через минуту ты меня не увидишь. – Он обошел ее, миновал Уизи, которая потягивала коктейль в коридоре, и направился в библиотеку.
– Его там нет, – бросила Уизи ему вдогонку. – Он в главной гостиной.
– Нет, я там был… – сказал Харрисон, и ему почему-то стало не по себе.
Что-то здесь не так. Плохо. Очень плохо. Сначала он не обратил внимания на тишину, царившую в доме. Миссис Мейбенк постоянно была в движении, болтала с Адой, которая готовила, убирала и гладила для этой семьи не один десяток лет, а мистер Мейбенк обычно разговаривал по телефону, улаживая дела или договариваясь об игре в гольф со своими друзьями. Ады тоже нигде не было видно.
– Может, мистер Мейбенк вышел в сад? – Миссис и мистер Мейбенк и Ада любили поговорить о погоде, обсудить цены на газ. А может, помогают покупателям собирать помидоры? – Извините меня, леди.
Но почему и библиотека выглядит такой пустой? И где старый восточный ковер и кресло перед камином? И почему нет бумаг на столе мистера Мейбенка?
– Нет, он не вышел… – послышался из холла чистый голос Тру. – Он на камине. Внутри кубка за победу в парусной регате.
Харрисон замер в коридоре.
– А пепел моей мамы в саду, – едва слышно проговорила Тру, – под ее любимым розовым кустом.
– Что случилось? – Он в растерянности переводил взгляд с одной сестры на другую.
Уизи, глотнув клубничного коктейля, тихо сказала:
– Мамы и папы нет уже давно. Они погибли в автомобильной катастрофе на автостраде 17. Но ты приехал вовсе не на их похороны и не на похороны Хони тоже: она скончалась следом за ними от старости. За минуту до того как это случилось, она говорила, что во всем обвиняет конгресс.
– Она так и сказала? – Собственный голос резанул слух Харрисона.
Уизи кивнула.
– Да, якобы они довели ее до смерти. Она заставила нас вставить это в ее некролог. В результате мы получили письма от наших сенаторов и спикера парламента.
Сердце Харрисона едва стучало.
– Мне никто не сообщил…
– Ты не спрашивал, – отозвалась Тру.
Да, он не спрашивал. Не спрашивал? Да.
– Мне очень жаль…
Пусть он всегда недолюбливал Мейбенков, потому что они во всем ограничивали Тру, но то, что их нет… ужасно.
– А где Ада?
– Она здесь, в Бискейне, работает теперь у Ханаханов.
Но ведь Ада очень старая! Даже когда он уезжал, уже была старой. Почему же не живет на пенсию? Мейбенки не обеспечили ей необходимый пенсионный фонд? Он хотел спросить, но не стал, решив, что это не его дело. И видя лицо Тру, мог понять, чего ей стоил весь этот разговор.
– Мне так не хватает жареного цыпленка Ады и бисквитов Хони, – вздохнула Уизи. – И теперь мне приходится самой чистить серебро – Тру заставляет, – хотя мы больше им не пользуемся: она купила простую посуду в «Таргете».
– И еще мы пользуемся «Фрэнсис зе Фест», – добавила Тру. – На Рождество и День благодарения. И ничего, обходимся.
– Она также покупает кое-что на «Домашних распродажах»,[8] – продолжала Уизи.
Тру и гаражные распродажи? Тру пользуется «Фрэнсис зе Фест»? Что, черт побери, происходит?
– Где тот ковер, что лежал в библиотеке? – спросил он Уизи, подозревая, что Тру ни за что не скажет. – И кресло?
– Продали на аукционе за хорошую цену, – бойко ответила Уизи. – Чтобы начать собственный бизнес, нам был необходим стартовый капитал. Мы избавились от многого: целые комнаты освободили, – думали даже взять несколько жильцов, но Дабз сделал предложение Тру. Жаль… Я надеялась, что это будет какая-нибудь милая леди вроде Хони, а вместо этого получили Дабза. Он такой скучный. Ужас!
– Уизи! – одернула ее Тру. – Ты же знаешь…
– Уж конечно, – отмахнулась от нее сестра. – Потому что из-за тебя у меня нет машины. И мне надо ждать, пока ты выйдешь замуж. А если бы мы взяли жильцов, то уже купили бы.
– Нет, не купили бы. – Тру строго смотрела на нее. – Каждый цент идет в бизнес.
– Я ненавижу этот бизнес. – Уизи скрестила руки на груди и уставилась в потолок. – Устала от клубники и ежевики, надоело выращивать все, кроме помидоров, – от них я никогда не устану.
Харрисон с трудом сдерживал смех: Уизи была такая забавная, когда сердилась, но, очевидно, никогда не изливала свой гнев на помидоры.
– Хорошо, – без улыбки сказала Тру; и как ей удается сохранить серьезность? – Если возьмешь на себя все работы в следующие две недели, мы получим небывалый урожай.
Глаза Уизи наполнились слезами.
– Ты ждешь, что я буду корпеть над помидорами, когда близится твоя свадьба и мне надо готовиться к колледжу?
– Тебе не надо ничего особенного делать, чтобы подготовиться к колледжу, – сказала Тру. – А теперь успокойся. Ты будешь жить дома, и все будет хорошо.
– Ну уж нет! – воскликнула Уизи. – Я перееду в Чарлстон с Джимми Риверз и Кортни Хадсон. Мы снимем квартиру, и я пойду работать официанткой, чтобы платить за…
– Нет, Уизи, – спокойно возразила Тру. – Ты еще не готова к этому.
– Ты думаешь, – топнула ногой Уизи, – я останусь здесь с тобой и Дабзом? Не дождешься!
Пролетев мимо Харрисона, она помчалась вверх по лестнице. Ну вот, приехали. В ее поведении не было ничего свойственного девушке ее возраста.
– Значит, вы пережили тяжелое время.
Бедная Тру! Она еще слишком молода, чтобы заменить Уизи родителей.
Она пожала плечами.
– Ничего, я выдержала. Нет ничего такого, с чем бы я ни справилась.
Харрисон знал: эти слова всегда были у Мейбенков на вооружении, – но их было недостаточно, чтобы успокоить странное, болезненное чувство, поселившееся где-то рядом с его сердцем. Бискейн был той историей, которую он всегда нес с собой, где бы ни был, против своей воли, как песня в голове, которая звучит и звучит не переставая. И в этой истории были люди, и им не дозволялось меняться, разве что умереть. Даже его маме… Он помнил ее загорелое напряженное лицо, когда она, склонившись над жестяным тазом, считала, сколько крабов они с Гейджем наловили на ужин.
Кольеру и Хелен Мейбенк, их домоправительнице Аде полагалось жить в Мейбенк-холле вечно – как прилив, который накатывает каждый день на плантации устриц в заливе; как саранча, которая стрекочет летом; как камелии, которые расцветают у крыльца каждую зиму.