Читать интересную книгу Оле, тореро! - Шарль Эксбрайя

К концу апреля я мог объявить дону Амадео, что с точки зрения атлетической формы Луис достиг совершенства, и, получив согласие нашего покровителя, поехал в Андалусию к своему приятелю Педро Ибурасу, выращивавшему быков неподалеку от Ла Пальмы дель Кондадо. Мне, конечно, пришлось рассказать ему о наших планах. Как человек, прекрасно знающий наше ремесло, он сначала отнесся к ним скептически. Ибурас повидал на своем веку немало тореро, которые, приняв желаемое за действительное, выставляли себя на посмешище и таким образом губили собственную славу, еще жившую в памяти многих. Я попытался убедить Педро, что возвращение Луиса — не блеф и что он сохранил все свои прежние достоинства. Мы долго беседовали, облокотившись на загородку вокруг арены, где несколько наиболее ловких и смелых служителей тренировались с быками. Наконец хозяин фермы вытащил изо рта сигару.

— Я давно знаю вас, дон Эстебан, и питаю к вам большое уважение, — сказал он. — До сих пор я убежден, что при желании вы стали бы великим матадором — все необходимые качества у вас были… Говорю это, чтобы объяснить, почему я так доверяю вашим суждениям. Вы разбираетесь в быках не хуже меня, а в тореро — еще лучше. Раз вы заявляете, что Луис Вальдерес не опозорит своего облачения, снова появившись на арене, — я согласен. С удовольствием приму вас и предоставлю все необходимое для тренировок.

Мы перебрались в Ла Пальма дель Кондадо, как раз когда начались корриды Сан-Изидор в Мадриде. Консепсьон сразу покорила дона Педро и тем самым очень облегчила мою задачу. Когда я в первый раз увидел Луиса с быком, у меня сжалось сердце. Не охватит ли Вальдереса паника? Он действительно избавился от страха перед зверем или только воображает? Когда Луис работал на арене, ко мне подошел дон Педро. Он тоже внимательно наблюдал, оценивая каждое движение моего друга, игравшего мулетой перед носом задорного молодого быка.

— Ну как, дон Педро? — спросил я, когда Луис продемонстрировал нам весь свой репертуар.

— Думаю, вы правы, дон Эстебан. Луис Вальдерес еще способен очень неплохо выступать.

Я в тот же день предупредил дона Амадео, что он может приниматься за нелегкие хлопоты, связанные с новыми выступлениями Валенсийского Чаровника, а сам, поручив Педро Ибурасу заботу руководить тренировками Луиса, помчался в Мадрид собирать нашу прежнюю куадрилью.

Мануэля Ламорильо я нашел в квартале лос Матадорос. Адрес удалось раздобыть не без труда. Как все, кто покидает арену после провала, Мануэль погрузился в забвение. Он вовсе не жаждал, чтобы прежние поклонники знали, что он кое-как перебивается с хлеба на воду, работая мелким служащим на бойне. Я очень любил Мануэля — это был один из самых ловких и умных бандерильеро на моей памяти. Ламорильо очень быстро понимал, с каким матадором имеет дело, и почти одновременно со мной заметил неожиданную слабость Луиса. И, между прочим, это Мануэль лишь чуть-чуть не успел спасти Пакито в Линаресе.

Мануэль и его жена Кончита обитали в жалкой хибарке. Я пришел к ним в обеденное время, а потому с особой ясностью увидел степень их нищеты. При виде меня Ламорильо залился краской стыда, но уважение и привязанность быстро возобладали над самолюбием. У Мануэля и Кончиты не было детей, и лишь это помогало сносить нужду. Мы обменялись приветствиями и поцелуями, и я сразу рассказал, зачем пожаловал. Мануэль слушал молча. Когда я обрисовал положение, первой отозвалась Кончита:

— Сеньор, мой муж сумел ускользнуть от быков в расцвете молодости и сил, и теперь, когда он не так подвижен, чуток и уверен в себе, я не соглашусь снова отпустить его туда…

Мануэль мягко попросил жену замолчать.

— Помолчи, Кончита миа… Выслушайте меня, дон Эстебан. Я достаточно уважаю вас, чтобы поверить: раз вы решили, что Вальдереса ждет новая карьера, значит, так оно и есть. Что бы ни говорила Кончита, я не особо заржавел и, немного потренировавшись, опять буду в прежней форме.

— Мануэль, — простонала Кончита, — не может быть, чтобы ты согласился на…

— Я ведь просил тебя помолчать, querida[25]! Дон Эстебан, если бы речь шла только обо мне, я бы немедленно сказал «да», вы же сами понимаете, что за жизнь на бойнях… Но есть еще Кончита… Мы бедны, дон Эстебан… очень бедны… и я не могу позволить себе искалечиться, а тем более умереть. Что тогда будет с ней?

Кончита зарыдала, представив себе эту мрачную картину, а я пустил в ход главное оружие.

— Ваш гонорар будет очень высок, Мануэль, гораздо выше, чем все, что вы получали до сих пор.

— Почему?

— Потому что, если возвращение Валенсийского Чаровника принесет успех, импрессарио — сеньор Рибальта — заработает много денег. Кроме того, он знает, как важно Луису чувствовать себя уверенно. Тут помощь старых друзей просто неоценима! Наконец, мне позволено на случай какого-либо несчастья заключить на ваше имя страховочный договор. Сумма — триста тысяч песет!

— Триста тысяч песет!

Громадность цифры поразила обоих. Но дон Амадео вполне справедливо полагал, что вознаграждение никогда не бывает слишком большим, а кроме того, собирался заставить раскошелиться страховую компанию и организаторов выступлений, жаждущих увидеть на своих аренах нашу куадрилью.

Тревоги Кончиты и сомнения Ламорильо не устояли перед щедростью импрессарио. Мы договорились, что Мануэль как можно скорее присоединится к Луису в Ла Пальме дель Кондадо и тоже приступит к тренировкам. А Кончите я оставил немного денег, чтобы она могла прожить какое-то время, пока муж не получит первые гонорары.

Уговорить пикадора Рафаэля Алоху не составило никакого труда. Немало растолстевший за это время бедняга Рафаэль никак не мог прокормить свою жену Ампаро и семерых детей. Разыскав их жилище возле кладбища Сан-Хусто, я почувствовал комок в горле.

— Видите, дон Эстебан, я не могу угостить вас даже стаканчиком вина, — со слезами на глазах признался Алоха.

Его высохшая как плеть жена молча сверлила меня лихорадочно горящими глазами. Время от времени она вставала покачать младенца в колыбели (вернее, в старом ящике из-под сардин) или дать затрещину кому-нибудь из дерущихся грязных малышей. Несмотря на толщину, Рафаэль выглядел плохо — под глазами мешки и вообще весь как будто опухший. Я снова рассказал, зачем пришел. Алоха немедленно согласился — лишь бы хоть немного подзаработать. А когда я назвал сумму гонораров и страховки, он от радости чуть не пустился в пляс. В виде аванса я положил на стол несколько сотенных бумажек, а в обмен попросил Алоху восстановить прежнюю форму и, самое главное, не пить. Рафаэль поклялся жизнью своих малышей.

— Вероятно, мы дебютируем во Франции в июне.

— Предупредите меня тогда и пришлите денег, чтобы я мог взять напрокат костюм.

Я уже собирался уходить, как вдруг Алоха неожиданно спросил:

— Дон Эстебан, а как он… дон Луис?

— Лучше чем когда бы то ни было!

Ответ явно успокоил Рафаэля.

Труднее всего оказалось уговорить Хорхе Гарсию, а его жена, Кармен, и слушать ничего не хотела. Хорхе совершенно забыл о быках, стал скромным служащим при лечебнице Святого Рафаэля в квартале Чамартин и жил там же вместе с женой, дочерью и сыном. К мысли о возможности воскрешения Луиса Вальдереса Гарсия отнесся с величайшим скепсисом, и мне пришлось долго его убеждать и даже спорить с ним. Но, в конце концов, деньги и тут сделали свое дело. Хорхе и его жена прикинули, что, если все пойдет хорошо, через несколько лет они смогут купить небольшой домик, о котором мечтали со дня свадьбы. Кругленькая жизнерадостная Кармен оказалась великой спорщицей, и не требовалось особой наблюдательности, чтобы сообразить, кто в этом семействе хозяин. Но и ее в конечном счете заставила сдаться сумма страховки.

Я встретился с доном Амадео в «Эль Чикоте», и он вручил мне крупную сумму, необходимую на оформление полисов в фирме, специализировавшейся на страховании тореро.

— Молю Бога, чтобы вы не ошиблись в доне Луисе, — заметил сеньор Рибальта, передавая мне деньги, — иначе скоро мне придется просить подаяние.

Я вполне искренне успокоил его. Мы вместе обсудили, каким журналистам следует поручить организацию рекламы — мы нуждались в ней, чтобы возбудить интерес владельцев арен.

В страховой компании меня приняли, как вельможу — что ж, я оставлял у них несколько тысяч песет и имел право на реверансы.

С сознанием хорошо исполненного долга я вернулся к себе в гостиницу «Флорида» на площади дель Каллао. На следующий день мне предстояло отправиться вечерним поездом в Севилью и Ла Пальма дель Кондадо, откуда шли вести одна лучше другой.

Я уже заканчивал одеваться, когда зазвонил телефон и мне сообщили, что меня был бы счастлив видеть некий Фелипе Марвин. На секунду я остолбенел от изумления. Когда-то я хорошо знал Марвина. Но зачем я ему понадобился в эту минуту? Оставалось только пригласить гостя подняться ко мне в комнату.