обернулся к священнику:
— А теперь вспомним о короле, отец мой. На днях он отправляется в Кентербери, помолиться у гроба святого Томаса…
— И вы желаете, милорд…
— Король, как известно, ценит вас. Так возьмите его под опеку. Я хочу, чтобы вы присоединились к королевской свите и зорко следили, чтоб ни один йоркист не проник к его величеству с жалобой или доносом.
Вы понимаете? Герцог Йорк должен быть лишен связи с королем. Я прошу вас позаботиться об этом. И еще вот что…
Герцог помолчал.
— Да, вот еще что, святой отец. Постарайтесь отвлечь короля от мыслей о супруге. Посоветуйте не тревожить ее письмами и просьбами присоединиться к нему. Пусть он на время оставит ее в покое. — Лорд Бофор усмехнулся: — Видит Бог, святой отец, этим вы очень меня обяжете.
…Как и было объявлено, король уехал в Кентербери, а королева — в Виндзор. Однако даже после отъезда августейших особ в Лондоне еще какое-то время продолжалась смута. Каждое новое заседание парламента вызывало бурю эмоций. Симпатии горожан разделились, и кровавым стычкам на улицах не было конца. Потасовки между бедным городским людом были куда серьезнее и опаснее, чем те рыцарские поединки, что затевались порой между джентльменами. Сразу оживились грабители, воровские шайки наводнили Лондон, а в один несчастливый день взбунтовались даже заключенные в тюрьме Ньюгейт. Лишь после четырехчасового боя отряд герцога Сомерсета подавил это восстание.
Утром после этого события были изданы новые королевские указы: о том, что запрещается носить оружие в стенах Лондона и обсуждать дела лордов и парламента, а так же о том, что будет предан немедленной смерти всякий, кто осмелится грабить. Поскольку к силам лорда Сомерсета присоединился и вооруженный отряд лорда-мэра, беспорядки понемногу прекращались. Герцог Йорк еще пытался подстрекать толпу к мятежу, еще разбрасывал деньги налево и направо, обещая невиданные блага каждому, кто выступит против Сомерсета, однако это уже не производило былого впечатления. Его людей хватали то тут, то там, и прямиком отправляли в Тауэр.
Он схваченным ничем помочь не мог — спрашивается, кому так уж надо оказаться в тюрьме и в интересах Йорка лишиться головы за измену?
Был взят под стражу и дерзкий представитель Бристоля Томас Юнг. Йоркисты еще пытались сплотиться, но после того, как один из них, граф Девон, примкнул к Сомерсету, позиции Белой Розы пошатнулись. Зачинщики беспорядков, попавшие в Тауэр, под пытками признавались, какую роль играл в мятеже герцог Йорк, и подобные разоблачения уже становились опасными и для вельмож. Йорк был вынужден во всеуслышание отречься от своих арестованных помощников, а потом даже послал герцогу Сомерсету вооруженных людей из своей свиты — для того, мол, чтобы помочь справиться со смутой в столице. Уже ясно было, что в Лондоне Йорка не поддержат. Надо было уезжать в провинцию, туда, где его ценили, где можно было бы заново навербовать сторонников.
Так герцог Йорк и поступил. Под покровом ночи, тайно, никого не предупредив, он уехал из Лондона в своей замок Фотерингей. Там он был в безопасности, там его окружали друзья. У него было сколько угодно времени, чтобы подготовиться к новому выступлению.
Но герцог Сомерсет и не намеревался сейчас преследовать своего врага. Йорк был изгнан из Лондона, а это уже победа. Он удрал, и это развязало Сомерсету руки. Столица полностью подчинилась ему, парламент был распущен на пасхальные каникулы. И теперь, когда был достигнут первый успех, наступил благоприятный момент для того, чтобы помчаться, загоняя лошадей, в Виндзор и повидаться с королевой Маргаритой.
5
Путешествовать зимой, да еще к побережью, — это значит путешествовать в дождь и туман, по скверным дорогам, увязать в грязи. Иначе говоря — испытывать судьбу. Король Генрих, решивший добраться до Кентербери именно в период зимних дождей, размывших все дороги, через неделю путешествия едва преодолел полпути, а в Мейдстоуне занемог. Самое время, казалось бы, примчаться к одру больного супруга Маргарите Анжуйской. Король диктовал письма, в которых признавался, что один вид возлюбленной жены придал бы ему сил. И Генрих был до глубины души огорчен, получив ответ, из которого узнал, что супруга его тоже не совсем здорова, а посему покинуть Виндзор не может — воздух там так целебен — но желает королю, ее мужу и повелителю, скорейшего выздоровления и направляет к нему лучшего своего лекаря, венецианца Томмазо Барди.
Один Бог знает, какое раздражение вызывали эти просьбы Генриха у Маргариты. Когда женщина, волей судьбы поставленная выше всех и никогда не знавшая, что это такое — быть свободной от своего высокого сана, вдруг набирается смелости и переступает черту, за которой, по общим понятиям, начинаются грех и бесчестье, поведение ее может стать самым непредсказуемым. Будто целый новый мир открывается перед ней. Если она еще и влюблена, то к прошлой жизни вообще возвращаться не хочется. А если эта женщина вдобавок обладает пылом и душой Маргариты Анжуйской, то тут уж и говорить нечего — от того, что завоевала, она не отступится, даже если король скончается в дороге от огорчения.
Придворные дамы, даже самые испытанные и верные, могли бы поклясться, что доселе плохо знали королеву. Или она неузнаваемо изменилась. Куда только делся этот вечно ледяной тон, тиранство, требовательность — ее величеству будто все стало безразлично, и на поведение своих фрейлин она едва обращала внимание.
Даже читала теперь сама. Леди Бассет, тайком проявляя любопытство, замечала: читает королева и перечитывает искусно выполненное издание «Пятнадцати радостей брака» — книгу, которую привезла из Франции, книгу далеко не благопристойную, и открыт этот тяжелый том всегда на самых сладких, самых волнующих страницах.
«…И проводили даму в комнату, где уже поджидал ее поклонник, с радостью увидевший свою госпожу простоволосой и в исподней юбке», — запинаясь, читала строгая леди Бассет французские слова, и у нее голова шла кругом. Да, ее величество всегда любила Виндзор и всегда становилась здесь мягче и счастливее. Но не до такой же степени! Ей-Богу, не знай леди Бассет всех добродетелей своей королевы, она заподозрила бы нечто греховное.
Фрейлины тоже шептались, пожимая плечами. Многое можно было предположить. И как не посочувствовать красивой королеве, у которой супруг, как на грех, лишен всякого пыла. Впрочем, об этом говорили втихомолку, и говорили без злобы или осуждения: придворные дамы королевы, как правило, были из семей, всецело преданных Алой Розе.
Маргарита, если и догадывалась обо всех этих толках, то не обращала на них внимания. Еще один счастливый день, еще и еще, а задуматься всегда будет время!