– Понимаешь, мы не знаем, когда монеты пропали. Хватились сегодня, потому что надо идти платить вено за жену Зборка, – хозяин неопределенно махнул в сторону двери, где стояла девица. – Сунулись в заветное место, про которое только наша семья знала, а мешочка там нет!
Пока он объяснял, Найда обходила поварню, зыркая по сторонам, заглядывая во все щели и углы. Двинулась за перегородку, отделявшую спальный закуток, подошла к лавке, откинула льняное покрывало, перебрала овчинки, потрясла подушку, сунула руку под соломенный тюфяк и радостно вскрикнула, выхватив из-под него кожаный мешочек, украшенный разноцветными нитками.
– А это что?! А?! – победно потрясла им перед обомлевшей Яриной.
Все остолбенели, не отводя глаз от мешочка в руках ключницы. Первой опомнилась Ярина, воскликнула:
– Я не знаю, как он попал ко мне!
Найда презрительно скривила губы, вертя в руках злополучный мешочек. Зборк насмешливо смотрел на Ярину, спокойно поглаживая свою холеную бородку. Добрята ошарашенно застыл. Старый хозяин свел в гневе брови; лицо его медленно заливала краснота. Сон разом слетел с девицы в дверях, и она посмотрела на повариху с любопытством.
– Да как я могла взять его? Я из поварни никуда не хожу, в избе ни разу не была и, где монеты лежали, не знаю, – стала оправдываться Ярина, с ужасом понимая, что ей никто не верит.
– Тебе и знать не надо было, – подтвердил обвинение Зборк, – твой брат часто в избу заходил. Наверное, он подглядел, где мы монеты хороним. Взял, а у тебя спрятал. Вы думали, что в поварне никто искать не будет?!
Ярина села на лавку. Это Дар-то вор! С отчаяньем поглядела на брата. Он открыто встретил ее взгляд.
– Я не брал монеты, – произнес он отчетливо и твердо. – Это кем-то подстроено.
В поварне повисла гнетущая тишина, но ненадолго. Разорвал ее гневный вопль хозяина-отца:
– Вон из моего дома! Чтобы и духу вашего здесь не было!
Ярина испуганно метнулась с лавки в сторону двери, но напоролась на сильную руку Найды, толкнувшую ее назад.
– Разве можно отпускать воров безнаказанно, хозяин? – кинулась ключница в ноги купцу. – Они тогда у других чего-нибудь стащат. А люди нас обвинят, потому что не наказали воров, не предали их княжьему изводу[15], преступление от мира скрыли.
– Она хоть и баба, а права, отец, – вмешался Зборк. – Позор падет на нашу семью, если просто так отпустим воришек. Надо отвести их к князю.
– Ну что ты, Зборк, говоришь? – ужаснулся Добрята. – Ты ведь знаешь: парнишке отрубят руку, а Ярину накажут плетьми за соучастие. Зачем отдавать их на муки? Пусть уходят и впредь ничего чужого не берут.
– Наивен ты, братец, – не сдавался Зборк, усмехаясь. – Известно, пока вора не накажешь, будет тянуть все, что плохо лежит. Но последнее слово за тобой, отец. Как скажешь, так и будет!
Старый хозяин остыл немного от первоначального гнева и теперь раздумывал. Речь младшего сына за душу брала, но и Зборк с Найдой правы: дурная слава покрывателей воров знатному купеческому дому ни к чему – доброе имя, раз испачкав, не отмоешь.
Он вздохнул, печально разглядывая притихших повариху и ее брата. Ярина сидела на краешке лавки, съежившись, глядя прямо перед собой заплаканными глазами. Дар стоял с поникшей головой. Жалость затопила сердце старика. Но что тут можно сделать, ведь они сами виноваты?
– Да, воров наказать надо, – нехотя принял он решение. – Поведем их на княжий извод. Добрята, позови дядю.
Добрята, бросив на Ярину тоскливый взгляд, вышел. Вслед за ним удалились Зборк с женой. Ярина не заметила их ухода, поглощенная собственными переживаниями.
Явился угрюмый бобыль, связал брату и сестре руки за спиной и повел их из усадьбы на княжий двор. Позади шли, охраняя каждый их шаг, хозяин и Найда. Но Ярина и Дар до того были напуганы, что и не помышляли о сопротивлении и бегстве.
Дорога до крепости и княжьей усадьбы показалась им мучительной вечностью. Каждый встречный, хотя народу было на улицах мало после ночного гулянья, с удивлением смотрел на процессию, а ребятня показывала на узников пальцами и откровенно потешалась над ними.
Княжеская усадьба встретила их тишиной и покоем. Все отдыхали после ночного веселья и гулянья. Узников усадили прямо посреди двора в серую пыль. Солнце, все выше поднимаясь над городом, начинало жарко припекать.
– Хоть бы кто водицы подал, – прошептала Ярина: горло от жажды пересохло.
Но никто не обратил на ее слова внимания.
Наконец из хором вышел сам князь Черный – пожилой мужчина, довольно еще привлекательный, несмотря на возраст: поджарый, высокий.
Он был не один. Молодой мужчина в княжеском облачении сопровождал его. Рыжие волосы и бородка и россыпь мелких веснушек совершенно не портили его худощавое длинноносое лицо. Зеленые глаза были обрамлены по-девичьи загнутыми ресницами. Эта нежная красота лишь придавала лицу завершенный вид и не скрывала сильную волевую натуру, проявлявшуюся и в гордой осанке, и в твердом взгляде, и в строгости четко очерченных губ.
Князь Черный обвел всех присутствующих мрачным взглядом. Видно было, что его оторвали от отдыха и он не успел еще полностью проснуться и прийти в себя. Спутник же его, напротив, выглядел бодрым, в лице его не было заметно и тени загула.
Старый купец, запинаясь и оглядываясь на Найду, как бы ища поддержки, рассказал суть дела.
Внимательно слушая, князь Черный хмурился все больше. Дар и Ярина, наблюдая за ним, совсем упали духом.
Но у князя голова раскалывалась и ломилась с похмелья, и когда купец замолчал, он почесал затылок и обратился к своему спутнику:
– Что скажет гость мой, князь Бажан? Как у него в княжестве извод вершится?
Молодому князю не было никакого дела до чужих подданных, и вопрос, заданный напрямик, застал его врасплох и несколько смутил, тем более самому ему еще никогда не приходилось судить воров.
Он посмотрел на узников в пыли. Девица показалась ему симпатичной, но вот ее волосы цвета воронова крыла внушали какую-то непонятную неприязнь – не иначе колдунья. И смотрит исподлобья. С такими женщинами опасно связываться.
Бажан откашлялся и произнес:
– Воров наказывать надо, чтобы другим неповадно было. Но хорошо ли вершить извод в праздничные дни? Может, перенести его на седмицу вперед?
Молодой князь знал, что говорил, к этому времени его уже в Чернигове не будет – и совесть чиста. Но Черный тоже с радостью принял предложение. Он не был кровожадным и не больно-то стремился лицезреть, как будут пытать воров. К тому же он слишком боялся гнева богов. Бажан действительно прав: зачем омрачать праздничные дни?
– Я согласен с тобой, Бажан. Купала все-таки. Ты, купец, вот что, отведи-ка их пока к себе, да смотри, стереги крепко. Приведешь на извод, когда праздник закончится.