– Мне пару темного, – останавливаясь сказал Кей. Ему не хотелось рафинированной прохлады, после которой духота навалится с новой силой.
Томми побежал к двери – стройный темноволосый юноша, с еще мягким по-детски лицом, в синих джинсах и футболке с надписью «Большая игра – Смерть!», помогающей казаться своим среди джиенахской молодежи. Во взгляде, которым проводил его Кей, не было любви – только привычная заботливость.
В конце-концов, надо ведь отвечать за тех, кого приручил – хотя, видит Бог – тот самый Бог – своего маленького убийцу он приручать не собирался.
Дач стоял на тротуаре, глядя в темнеющее небо. Будет дождь – короткий, но все равно приятно. Краем сознания он фиксировал каждого прохожего, оказавшегося слишком близко, неподвижные отблески окон и вращение детектора оружия на перекрестке.
Профессионал его профиля и класса не расслабляется никогда.
9.
Сон был кошмаром – но Кей забыл о нем, когда скрипнула дверь и пришлось проснуться. Прежде чем вошедший Томми включил свет, прицельный луч уже коснулся его груди нежным оранжевым пятнышком.
Секунду они смотрели друг на друг – Дач с кровати, Томми с порога. Потом Кей спрятал бластер под подушку. Не «Шершень», на котором не уснул бы и толстокожий булрати, а обычный «Шмель», излюбленную модель профессионалов.
– Решил стать лунатиком, или увидел во сне псилонца? – закипая спросил Дач. – Я два раза по одному человеку не промахиваюсь…
– Ты кричал.
– Что?
– Кричал. Это тебе что-то приснилось, – Томми пожал плечами, выходя.
– Подожди, – Кей сел. Адреналин еще буйствовал в крови, но теперь он вспоминал. – Что именно я кричал?
Томми заколебался. Потом, словно передразнивая голос Кея, прознес:
– Не смотри на меня… Не смотри!
Кей вспомнил.
– Я пойду.
Дач посмотрел на часы. Четыре по стандартному циклу. На Джиенахе короткие дни и ночи… за плотными шторами уже вовсю рассвело.
– Сядь, Томми.
Юноша присел на кровать. Спальня была маленькой – как все в этой дешевой квартире. Дач рылся в тумбочке. Достал бутылку бренди и отхлебул. Спросил:
– Будешь?
– Я же еще маленький, – с очаровательной улыбкой ответил Томми.
– Не паясничай.
– Нет. Не хочу.
Кей поставил бутылку на пол, но пробку закрывать не стал.
– Ты еще собираешься спать?
– А что?
– Я хочу тебе кое-что рассказать. После этого ты не уснешь.
– Говори. – Томми зевнул. – После твоего вопля я бодр и крепок.
Дач сделал еще глоток. Он казался скорее возбужденным, чем подавленным.
– На самом деле я этого не кричал.
– Неужели?
– Тогда не кричал. На Хааране.
– Где тебя прозвали «Корь»?
– Вот именно. Понял, почему?
– Я глянул в медицинском справочнике, – в голосе Томми появилось любопытство. – Ничего особенного… но тридцать шесть лет назад была пандемия. Погибали в основном дети.
Их глаза встретились, и Дач кивнул.
– Молодец. У нас тогда была неделя… от силы две. И негласный приказ – не оставлять живых. Колония должна была погибнуть вся, чтобы ни один мир Империи больше не посмел переметнуться к чужим. Вся, понимаешь? Неделя сроку, и никакого тяжелого вооружения.
Он потянулся к бутылке, но остановил руку.
– Десяток бомбардировщиков справился бы за день. А так… двадцать тысяч добровольцев на планету с полумиллионным населением. Правда, у нас были тяжелые танки… они и проутюжили всю их армию. Такую же скороспелую, как наша. Все взрослые мужчины Хаарана… с дряным оружием в руках. Осталось четыреста тысяч. Женщины и дети.
Томми передернул голыми плечами.
– Эта сука… прославленный подручный самого Лемака… полковник Штаф… – голос Дача неожиданно дрогнул. – Он согнал гражданских в концлагеря… импровизированные. Стадион, полный женщин с малышами, пустырь, обнесенный колючкой под током и полный детей… Они шли как овцы. Ожидали сортировки и ссылки. Он собрал их вместе, Томми! Понимаешь? Было бы легче по домам… поодиночке. Но часть бы ушла, сообразила. Заселен был лишь один материк, голимая степь, не спрячешься… но часть бы ушла.
– Выпей, – тихо сказал юноша.
– Мы тянули три дня. Ждали военных кораблей… террор-группы с их газами и вирусами, просто бомбардировщики. Потом Штаф собрал офицеров… у меня было временное лейтенантское звание. И сказал, что придется работать самим.
– Выпей, Дач.
Кей глотнул.
– Многие отказались. Очень многие. Наотрез. Их посадили в транспорты, и отправили обратно. Все долетели. Потом им дали ордена… этот сраный «Клинок огня» второй степени. Все честно. Осталась половина, даже меньше. Те, кто понимал – надо. Девять тысяч. Мы прикинули – по сорок четыре на каждого. И по четыре десятых.
Он засмеялся – нелепым, чуть пьяным смехом.
– Подростков твоего возраста были готовы убивать все. Женщин, как ни странно, тоже. Труднее оказалось с детьми. Я первый сказал, что смогу. И добавил, что корь в прошлом году убила в десять раз больше детей, чем мы, при всем желании, сумеем. Вот и заслужил… прозвище. Имен в газетах не было, цензура бдила. Но слова лейтенанта, «который стал корью», гуляли по страницам долго. Как алкарис узнал имя, почему запомнил – не знаю.
– Это было нужно, Кей? Убивать всех?
– Со стратегической точки зрения – уже нет. Инфраструктуру планеты мы развалили, трудоспособных мужчин перемололи броней. Эти ошалевшие женщины и ревущие детишки алкарисам подмогой бы не стали. А вот с политической… не знаю. Ты хочешь слушать дальше?
Томми едва уловимо заколебался:
– Да… пожалуй.
– В моей группе было девять солдат. Нам досталась гимназия, где держали полтысячи учеников. От шести до шестнадцати. Они трое суток провели в спортзале, спали вповалку, ели какую-то дрянь… постоянная очередь в единственный туалет, от которого несло на весь зал. В первый день, как сказали охранники, они еще пели песни, школьные гимны… потом перестали. Мы зашли, и я сказал, что всех отпускают по домам. Чтобы выходили поодиночке, расписывались в журнале, и запомнили гнев Императора на всю жизнь. Они сразу ожили и загалдели. Я стоял во дворе, с лазерником «Старый Боб»… с тех пор ненавижу эту модель. Вечер, полутьма. Дети выходили, я стрелял со спины. Ни шума, ни крови… лишь волосы на затылке дымились. Двое наших оттаскивали трупы за угол, на пустырь. Через полминуты – следующий. Так – трое…Потом я попросил смену… и ребята, эти вчерашние фермеры, которые верили в Долг, но шли как на собственную казнь, вдруг легко согласились. Минут пять я блевал в учительской, потом умылся и пошел таскать тела. Знаешь, что я увидел? Эти два недоумка, которые первого пацана несли как спящего сына, сейчас выкладывали на бетоне телами слово «ГРЕЙ». Я надавал им по морде, решил, что с перепугу нажрались наркотика. Вроде бы помогло. Потом пошел в зал, где было еще шесть рядовых. Мне стало совсем не по себе. Нет, они не били детей, не запугивали, не насиловали девчонок постарше. Просто над ними, мучениками-добровольцами, вдруг стал витать веселый энтузиазм. «Мальчик, пропусти девочку вперед! Будь вежлив!», «Малыш, ты сам домой доберешься? Правда? Ну, иди…» Все были как обколотые, все. Рыжий толстяк, который рыдал по дороге, и говорил, что у него самого двое детей, и зря он согласился, студентик, что с утра не вылезал из сортира – нервный понос его прохватил. Все – пьяные. От крови, смерти, власти. А то, что власть над детьми, их сводило с ума еще больше. Тогда я понял – чем беззащитней жертва, тем слаще это чувство. На их примере понял. Я-то начал убивать, еще когда сам был ходячей соплей…
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});